Войны новых технологий

Вспомним также, что сейчас мы имеем дело с развитием в мире нелиберальной демократии, что также затрудняет адекватное реагирование [17]. Александр Морозов видит следующий тип этого нового контекста: «В целом образуется широкий контур политических режимов и укладов общественной жизни, которые гораздо ниже тех стандартов верховенства права, демократии и прав человека, которые являлись нормативными для политики Запада весь послевоенный период. Этот „иллиберализм” (по-русски часто используется термин „фиктивная демократия”) не объединен в „блок”, как это было во времена противостояния „двух систем”, и это еще более ухудшает ситуацию. „Восточный блок” совершенно иначе был встроен в систему глобальной конкуренции, в мировую экономику, чем весь нынешний мир иллиберализма. Он имел гораздо более консолидированную политическую теорию, которая не только критиковала потребительское общество Запада, но и предлагала альтернативную концепцию „свободы, равенства и братства”. Интеллектуальный, политический и военный ответ было гораздо проще построить, чем ответ на сегодняшнюю ситуацию» [18].

В российской гибридной войне исследователи отмечают такие характеристики: экономия в использовании силы; стирание разницы между войной и миром; влияние на население атакуемой страны с помощью информационных операций, прокси-групп и других операций влияния [19].

При этом Россия преследует следующие типы целей:

• захват территории без обращения к обычным вооруженным силам;

• создание предлога для открытых военных действий;

• использование гибридных средств для влияния на политику Запада.

Это эксплуатация понятия воображения. Правда, военные говорят об управлении восприятием, но это именно воображение, поскольку, как правило, конструируется наиболее негативный вариант развития событий: когда системные характеристики ситуации подаются как случайные, нельзя строить адекватное реагирование. «Зеленые человечки» в Крыму были в форме из «военторга», но почему-то с автоматами Однако на них надо было наложить разговор между руководителями парламента России и Украины, когда С. Патрушев сказал украинскому визави, что если в Крыму будет хоть один выстрел, то Россия через два часа высадит десант в центре Киева.

В принципе, сегодня считается, что любая угроза может рассматриваться как гибридная, если она не ограничивается одной формой войны [20]. Часто в ней нет ничего нового, поскольку война всегда использовала слабости противника. Так, например, кибервойна не поменяла сути войны, а перенесла ее в новое измерение.

С другой стороны, следует признать, что используются возможности, которые не использовались, именно поэтому тормозится принятие решений [21]. Поэтому разумным является призыв смотреть не столько на сами действия, как на те последствия, которые они несут. Также вполне справедливо звучит призыв побеждать в гибридной войне до ее начала [22].

Вроде в гибридной войне нет ничего нового, однако воевать стало труднее. Это можно объяснить таким замечанием: «Концепция гибридной войны не нова, но ее средства становятся все более изощренными и смертоносными, и требуют соответствующего ответа» [23].

Э. Мамфорд увидел аналог гибридной войны (он употребляет термин прокси-война) в кибервойнах [24]. И там, и тут мы видим использование анонимности, а также уменьшение стоимости и рисков. Другие исследователи видят ее истоки в трех основаниях советского времени: организационном оружии, рефлексивном контроле и активных мероприятиях [25] (о последних см. в [26–27]). Сюда следует добавить также очень серьезный опыт в области цветных революций, наработанный уже на постсоветском пространстве.

Гибридная война всегда начинается внезапно. Поэтому военные должны учиться заранее, как иметь дело с неожиданными угрозами. Время всегда работает против тех, кто ориентируется на старые варианты войн. Их можно изучать, но на них нельзя ориентироваться как на единственно возможную модель войны.

Литература

1. Fuerth L. F. Anticipatory governance practical upgrades. – Washington, 2012.