Воистину

Духи равнины, духи взыгравшей реки,
предвестники гибели нашей, прочь от ворот городских!
В путь захватите и пенный излишек вина,
что стекает с оббитых краев, — пусть в русло вольется,
раз ищет исхода, — и распахните просторы!

Там коченеет дерева сгиб обнаженный,
колесо завертелось, из буровых скважин
бьет фонтаном весна, лес статуй теснит
зелени первый набросок, не дремлет
радужный масляный глаз у истоков страны.

Что из того? Танцевальная музыка смолкла.
После паузы: диссонансы слышнее, мелодия стерта.
(И дыхание ее уже щек моих не овевает!)
Замирает вращенье. Сквозь пыль и обрывки туч
волочит за собою «чертово колесо»,
плащ, укрывший нашу любовь.

Нигде не познаешь, как здесь, в поцелуе первом —
прощальный. Отблеск храня на губах,
дальше иди и молчи. Где журавль
в камыше мелководья свой круг завершает,
там и бьет его час, заглушая шум волн.

А на том берегу дыхание Азии.

Дружные ритмы всходов. Пусть для зрелой культуры
жатва перед гибелью — вечный закон, я успею
шепнуть еще ветру: там за откосом
влага иная взор затуманит, у римского вала
мною вновь овладеет пьянящее чувство…

Под тополями у межевого древнего камня
веду я раскопки: арену скорби народов,
улыбку «Да» и улыбку «Нет» здесь ищу я.

Жизнь отхлынула в ящик с конструктором детским,
боль смягчают теперь препараты, в аллеях
расцветают каштаны, но ароматом свечей
не напоен уже воздух, над парапетом в парке
ветер волосы треплет, и одиночеством веет,
мяч, скользнув мимо детских рук,
падает в воду, на дно, и безжизненный взгляд
встречается с тем голубым, каким он сам был когда-то.

Чудесам безверия несть числа.
Сердце уверено ль в том, что оно еще сердце?
Пусть снится тебе твоя чистота, подними руку в клятве,
пусть снится, что зов природы тебя побеждает, и все же
протест окажи ее таинственной силе.
Другой рукой удается складывать числа, а также
анализировать факты, которые нас расколдуют.
Кто тебя разлучает с тобой? Только ты. Расплывись,
в образе новом явись, все познав, чтоб проститься навеки.

Перегнав ураган, солнце мчится на запад.
Двадцать столетий прошло, а нам ничего не осталось.
Ветер срывает гирлянды барокко,
ангелочек падает вниз на ступени,
рушатся стены, едва лишь забрезжит рассвет,
со шкафов осыпаются маски с венками.

Только на площади — в свете полудня, — с цепью тяжелой
у основанья колонны, остановивши мгновенье,
предавшись его созерцанию, в плену красоты,
отрекусь я от времени, дух среди духов грядущих.

«Мария ам Гештаде»,
храм твой пуст, камень нем,
спасенных нет, погибших не счесть.
Лампадное масло шипит, мы все
его пригубили — где же
твой вечный свет?

Вот и уснувшую рыбу выносит теченьем
к черным морям, которые нас заждались.
Но мы так давно уже влились в иные потоки,
водоворотом подхвачены бурным, там, где наш мир,
ясный и яркий, остался навек за пределом.
Башни равнины нас прославляют за то,
что не волей своей мы явились и, по уступам
отчаянья падая глубже и глубже,
пристальным слухом внимали паденью.