Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Я во время своих поездок к брату в Мелихово почти всегда делал честь ее финынампани для того только, чтобы поболтать по-французски и полюбоваться ее манерами. По тем же побуждениям и паломники пили у нее коньяк. Антон Павлович трунил надо мною, называл меня археологом и, как местный абориген, уверял меня, что сердце дебелой француженки занято и что для меня в нем места уже не найдется даже и в том случае, если бы я выпил и съел весь ее буфет. Точно так же и в той же юмористической форме предостерегал он и других своих гостей, относившихся более или менее благосклонно к французскому напитку. Злые языки, впрочем, говорили, будто бы и сам Антон Павлович был однажды изловлен кем-то с рюмкою в руке у буфета в Лопасне.

Десятиверстая дорога от станции в Мелихово была проселочная, ужасная, а во время ненастья — прямо-таки убийственная. Полуглинистая, получерноземная грязь толстым и тяжелым слоем облепляла колеса, а в одном месте после хороших дождей приходилось ехать добрые полверсты прямо по воде, буквально доходившей лошадям по брюхо. Словом, дорога настоящая, российская. Пока, бывало, доедешь в такую распутицу от Мелихова до Лопасни — разломит всю спину. Случалось, что в такую погоду каких-нибудь десять верст приходилось плестись два с половиною, а иногда и три часа. А Антону Павловичу приходилось ездить довольно часто. Но его это неудобство не очень стесняло: он жил надеждою, уповая на то, что со временем будет проложено шоссе.

— Нужно только постоянно твердить в земстве о шоссе — и через три года здесь будет непременно шоссе, — говорил он неоднократно и верил в то, что говорил. — Тогда и собакам легче будет ходить, — добавлял он, улыбаясь.

Дело в том, что вся провизия и напитки добывались из Москвы и из Лопасни, и посылать за ними на станцию приходилось чуть ли не каждый день. У брата во дворе жили три черные дворовые собаки (кажется, доставшиеся новому владельцу вместе с имением), и между ними среднего роста пес — Белолобый. Последнего брат обессмертил в своем коротеньком рассказе «Белолобый». Все эти три собаки считали почему-то своей непременнейшей обязанностью, невзирая ни на погоду, ни на состояние дороги, следовать за экипажем на станцию и обратно. Что побуждало их делать по двадцати верст в оба конца — так и осталось неразгаданным для брата. Но возвращались они иной раз до такой степени густо покрытые грязью, мокрые, иззябшие и утомленные, что оставалось только руками разводить и дивиться собачьему самоотвержению и самопожертвованию без малейшей надобности.

Переселившись в Мелихово, брат ожил и весь окунулся в природу и в сельскую жизнь. У него был лес, были поля, был огород и был запущенный сад, были лошади, земледельческие орудия и коровы. Было над чем развернуться и поработать после душного города. Он стал пахать, сеять, сажать и выращивать. В первое время ему стали помогать ревностно по хозяйству брат, Михаил Павлович, и особенно сестра Мария Павловна. Михаил Павлович взял на себя полевое хозяйство и разъезжал по полям в высоких сапогах верхом не хуже любого управляющего, а Марья Павловна занялась огородом и с первого же года поставила его в блестящее состояние. У нее, помимо обычных рыночных овощей, вызревали дыни, арбузы, томаты, нежная столовая кукуруза, артишоки и спаржа. А. П. в своих письмах ко мне (да, вероятно, и другим) подписывался помещиком, умышленно коверкая это слово в «помесчик». Тогдашние письма его дышали довольством и жизнерадостностью. Он усиленно звал меня к себе, и когда я в первый раз приехал к нему из Петербурга, то нашел такую идиллию, что и сам тут же воспылал и заразился желанием приобрести клочок земли.

Мой приезд был встречен чисто по-деревенски: первым делом при въезде во двор бричку окружили с громким лаем три черных, лохматых дворовых пса; затем из стоявшего в стороне флигелька — людской вышла девчонка-прислуга, поглядела на меня, приложив ладонь ко лбу, и равнодушно ушла; потом из того же флигелька вышел работник Роман и крикнул на собак:

— Пошли вон, подлые!

И уж после всего на крыльце дома показалась мать наша, Евгения Яковлевна, и остановилась на пороге.

— А, это ты, Саша, — обрадовалась она мне. — А уж я испугалась: думала, что кто-нибудь из гостей. Бедному Антоше и тут от них покоя нет.

По заведенному с детства обычаю я поцеловал ей руку и затем поцеловался с нею.

— Как от тебя, Саша, вином пахнет, — с легкой укоризной произнесла мать.

— Это я в Лопасне у француженки рюмочку финыиампани выпил. Мне еще в Москве говорили, что без этого нельзя попасть в Мелихово, — ответил я.

— И охота же тебе!.. И что это за француженка такая? Хоть бы раз на нее взглянуть… Иди, Антоша в кабинете.

— Сестра где?

— Где-нибудь в огороде копается. Она там целые дни проводит. И не оторвешь ее… Тебе чаю или кофе? У вас, в Петербурге, все больше кофе пьют.

— Чего-нибудь, мама. Все равно.

— Скоро обедать будем. Антоша завел здесь деревенские порядки: встаем рано, чай пьем в восемь и обедаем в двенадцать. Иди к нему.