Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Громкое название «пруд» относилось к небольшой четырехугольной яме, выкопанной подле самого дома, — сажени четыре в длину и не более двух с половиной в ширину. Удочки лежали тут же на берегу.

«В деревне никто не украдет, — это тебе не город», — светилось в глазах брата.

Сели на бережку и закинули удочки. А. П. вооружился золотым пенсне и стал внимательно следить за поплавком. Заговорили о знакомых, о домашних и семейных обстоятельствах, о Москве и Петербурге. Вдруг брат прервал разговор на полуслове и с торжеством вытащил карася величиною в медный пятак.

— Отпусти его обратно в воду, — такую молодь не стоит таскать, — сказал я.

— Это не молодой карась, а старый. Может быть, даже старше нас с тобою, — ответил брат. — В этом пруду были когда-то караси настоящие, но теперь они давно уже выродились в эту мелочь… Погоди, брат, я мечтаю за усадьбою большой пруд со временем выкопать, — там у меня будут караси!.. А в этом пруду все-таки достаточно воды. Весною я боялся, что воды совсем не будет, и мы с братом Мишей сгребали со двора снег и сюда возили… Однако и без нашей помощи натекло и набралось…

Во время дождей прудик этот пополнялся, и пополнялся очень оригинальным способом, применяемым еще прежним владельцем. У водосточной трубы, по которой стекала дождевая вода с крыши дома, вкопана в землю небольшая бочка без верхнего дна. От втулки этой бочки была проведена в пруд железная труба. Само собою разумеется, что приток воды через этот оригинальный водопровод был каплей в море, но — блажен, кто верует, тепло тому на свете.

До обеда мы оба успели вытащить и обратно отпустить в воду по паре карасиков-лилипутов. За это время и я успел по неведению совершить большое прегрешение. Я курил и окурок папиросы бросил в воду.

— Не бросай в воду окурков, — сказал мне серьезно А. П.

— Да ведь на поверхности пруда и без того плавает много дряни, — заметил я.

— Окурки отравляют воду никотином и могут отравить рыбу.

В этом замечании сказался одновременно и медик, и влюбленный в свое имение хозяин.

К самому обеду, когда почти уже садились за стол, подъехали из Москвы двое неинтересных и скучных гостей. Когда о них доложила босоногая девица-горничная, Антон Павлович сделал недовольную гримасу, а мать жалующимся голосом проговорила:

— Господи Боже мой! А у меня, как нарочно, ничего лишнего к обеду не приготовлено… Чем я их кормить буду? И чего их сюда носит, прости Господи! Нигде от этих гостей покоя не найдешь… Анюта, неси еще два прибора.

Гости вошли развязно и сразу заговорили таким тоном, как будто бы сделали брату огромное одолжение тем, что приехали. За обедом пили очень много водки, ели с аппетитом и рассказывали самые неинтересные вещи. Брат был с ними любезен и не показывал вида, что они ему неприятны. Вставая из-за стола, оба гостя в один голос заявили:

— Как хотите, Антон Павлович, а мы у вас переночуем. Мы приехали к вам отдохнуть… Не прогоните?

Брат ответил так, как обыкновенно отвечают в таких случаях, т. е. пробормотал что-то невнятное, ушел в свою маленькую спаленку и заперся там на ключ, что он делал каждое после обеда, а приезжие пошли в сад курить и наслаждаться природой, предварительно спросив отца:

— Сено у вас есть где-нибудь, Павел Егорович? В деревне, знаете ли, приятно поваляться на свежем сене… Что? Сенокос еще не наступал? Жалко, очень жалко…

— Мать Пресвятая Богородица! — взмолилась мать. — На чем и где я их спать положу? Ведь не спросят же, есть ли подушки и одеяла, а прямо говорят, что останутся ночевать… И хоть бы уж друзья какие-нибудь или близкие, а то я знаю наверное, что Антоше они не нравятся… По глазам его вижу…

— Таких гостей — за хвост, да палкою, — проговорил недовольным тоном отец наш.

Отец занимал в доме положение, которое одним словом определить трудно… Он ухитрился устроиться так, что в некоторых случаях на него нельзя было смотреть со стороны без улыбки. Он пользовался полным почетом. За столом он занимал почетное место против Антона. Оба они помещались по краям, а в промежутках между ними размещались домочадцы и гости. Первый лучший кусок попадал на тарелку к нему. Мнения его, каковы бы они ни были, выслушивались с уважением. Если ему приходило в голову начать есть «для здоровья» в скоромные дни постное — мать беспрекословно исполняла его желание. Водку за обедом и ужином он пил из своего графинчика в виде настоя из каких-то загадочных трав. Комната у него была отдельная и уютная, и в ней пахло ладаном. На столе у него лежала большая тетрадь — дневник с короткими ежедневными записями: «Иван Петрович приехал в гости», «Иван Петрович переночевал и уехал», «Посылали на станцию», «Антоша уехал в Москву», «Без него приезжал в гости Федор Степаныч с женою» и т. п. в этом же роде. Забот у него не было никаких.