Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Благодаря почти постоянному присутствию гостей и наездам нас, братьев, водка покупалась в Лопасне четвертями, и это, конечно, было известно в Лопасне и в деревне Мелихове, среди мужиков, которые, как известно, отлично знают, как живут «господа». По этому поводу А. П. с добродушным смехом рассказал мне такой анекдот:

— Отец пьет меньше всех нас: каких-нибудь три рюмки — и шабаш; мы, молодежь, выпиваем много больше его. А знаешь, какая про него слава идет в деревне? Мужики говорят, что четвертные покупаются для него, что он напьется и пойдет драться… По мнению мужиков, только один отец наш и пьет, а мы — вне подозрений… Вот что значат подзатыльники.

Однажды на мое письмо из Петербурга с запросом, как поживают отец и мать, Антон ответил мне:

«Мать все бегает и смотрит на часы, а папаша объявил, что ему надо заниматься богомыслием. Сидит в своей комнате и занимается».

Нужно объяснить, что означает упоминание о часах. Брат, как медик, завел в деревне правильную, размеренную жизнь. Обедали в двенадцать. Большие круглые часы висели в столовой над дверью. Брат, работая у себя в кабинете, нередко выходил в столовую посмотреть, который час. Заботливая мать принимала это за молчаливые намеки на то, чтобы обед был готов вовремя, и волновалась.

— Антоша уже два раза выходил смотреть на часы, а у кухарки обед еще не готов, — заботилась она. — Ну, как она опоздает?

И мать тревожно смотрела на часы. И чем ближе стрелка подходила к 12, тем она делалась озабоченнее и бормотала:

— Горькое мое произволение!

И с этими словами сама бежала в кухню, хотя в этом не было ни малейшей надобности и брат никогда не настаивал на пунктуальности.

К вечеру в тот день, как я приехал, судьба принесла еще гостью — добрую знакомую сестры и Антона. Ей были очень рады, но для матери опять поднялся горестный вопрос:

— Где я ее положу? Где я возьму подушку и одеяло?..

Впоследствии Антон выстроил специально для гостей в саду флигелек и поставил там три или четыре кровати с бельем, с подушками и одеялами. Некоторые из биографов покойного писателя (а их за последнее время развелось очень много) утверждают со смелостью, достойной лучшего приложения, будто бы в этом флигельке Антон написал свою «Чайку». Это вздор¹. Флигель был специально предназначен для ночлега гостей, и брат не написал в нем ни единой строчки. Впрочем, дилетанты-биографы наговорили в своих печатных произведениях немало чепухи о брате. Наговорили и таких вещей, каких никогда и не было[22].

Ужин в присутствии гостьи и двух гостей прошел очень весело, несмотря на то, что оба москвича говорили одни только неинтересные банальности и усердно налегали на водку и на свежий редис прямо с грядки. Гостья и сестра весело и остроумно щебетали, и отец изредка вставлял свое словцо. Сели за стол, по обыкновению, в восемь часов и кончили есть в девять. Брат из вежливости протянул с гостями до десяти и, распрощавшись, ушел к себе спать. Долее этого времени в Мелихове он очень редко засиживался. Гостью сестра увела к себе, а гостям-мужчинам были постланы постели в зале.

— Как вы рано ложитесь, — недовольным голосом проговорили москвичи. — Мы привыкли отходить ко сну не ранее двух-трех часов ночи. Куда мы теперь время денем?

— У нас, в деревне, рано ложатся, — ответила мать.

— Велите, по крайней мере, Евгения Яковлевна, подать нам бутылочки две красного вина. Авось за вином как-нибудь скуку ночи скоротаем…

В вине им было отказано, потому что его и в самом деле не было дома. Москвичи с неудовольствием пожали плечами, как будто бы хотели сказать: «Попали же мы в берлогу! А еще называется писателем!» — и ушли. Не знаю, хорошо ли им спалось, но мать не сомкнула глаз почти всю ночь. Прислушиваясь к говору полуношников, она ворочалась с боку на бок и в страхе шептала:

— Не наделали бы они там, не дай Господи, пожара… Что с них возьмешь?

Меня положили спать в «Пушкинской»; это была проходная комната, в которой над диваном висел портрет Пушкина. Москвичи проспали до одиннадцати и вышли в столовую заспанные, надутые и недовольные. Стол уже был накрыт к обеду, и мать по своему обыкновению тревожно поглядывала на часы. От чая гости отказались и изъявили желание, в ожидании фундаментальной еды, прямо приступить к водке «начерно». Вышел брат, как и всегда, приветливый, но за обедом ему пришлось выслушать несколько колкостей в иносказательной и замаскированной форме. Москвичи, налегая на очищенную, завели речь о каком-то знакомом интеллигенте, который забился в медвежий угол, одичал, оброс волосами и настолько раззнакомился с цивилизацией, что забыл даже о существовании красного вина… После обеда они потребовали лошадей. Брат распорядился, чтобы работник Роман отвез их на станцию, — и они уехали, простившись очень сухо.

— Кто эти два господина, Антоша? — спросила мать после того, как телега выехала из ворот. — Какие-то они странные: того подай, этого подай, точно в трактире… Из-за них я всю ночь не спала: боялась пожара… Невежи какие-то… Кто они?