Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Антона Павловича я застал в его кабинете за письменным столом у большого, тройной ширины окна, из которого была видна расчищенная дорожка, по бокам усаженная кукурузой и другими декоративными растениями. Вид был довольно веселенький. Одна из стен кабинета от потолка до пола была уставлена книгами на черных полках. Брат обрадовался мне и тотчас же повел показывать свои владения. Дом, службы, двор, сад и огород были сгруппированы в одном месте, за одной оградой. Все было близко, под рукою. Поля, сенокос и лес, называвшийся «Сазонихой», были уже за чертою усадьбы, и дорога из Лопасни в имение бежала некоторое время по полям брата.

Сад был запущен, и это придавало ему особенную прелесть. Он весь порос высокою, густою травой, и в нем особенно красиво и даже в своем роде величественно (по сравнению с молодняком) было старое, развесистое, с дуплистым стволом, почти в два обхвата, дерево, прозванное на библейский лад дубом «Маврийским». На одной из толстых боковых ветвей его брат Михаил Павлович прикрепил ящик-скворечник с несколькими отделениями. Над рядом отверстий на скворечнике была надпись: «Питейный дом братьев Скворцовых». Таких скворечников по саду было разбросано много. Антон Павлович очень чутко относился к приходу весны, жизнерадостно следил за таянием снега, за разбуханием почек и за прилетом птиц. Особенно любил он скворцов и в своих письмах ко мне сообщал: «У нас уже прилетели скворцы, начали вить гнезда и поют. А у вас на севере? Не прилетели еще?»

Я приехал в конце весны и в начале лета, когда подмосковная природа была, что называется, в полной силе и в полном расцвете. В бордюрах, окаймлявших дом со стороны сада, цвели нарциссы и розы.

— Розы я из Риги выписал, нарциссы сам садил, — показывал мне А. П., ощущая прелесть быть помещиком. — А теперь пойдем, я тебе покажу две лиственницы. Я их тоже выписал и посадил. Ничего, принялись. Осенью я выпишу и посажу штамбовый крыжовник. Говорят, это — что-то особенное.

По пути он часто наклонялся и подбирал с дорожки упавшие с деревьев сухие сучья и веточки и не швырял их куда-нибудь подальше, а складывал кучечками у края дорожки. Потом я узнал, что он собирает этот хворост, связывает мочалкою в пучки и складывает в особом месте. Это он собирал на зиму растопки для печей. Ну, прямо настоящий хозяин, который дышит и живет любовью к своей маленькой усадьбе, к ее уюту и к окружающей ее деревенской природе. Правда, за все это удовольствие приходилось приплачивать, потому что Мелихово не приносило никакого дохода, по зато приятное сознание, что есть свой утолок, искупало все и благотворно действовало на нервы. Тут главную роль играл самогипноз, а это — самое главное. В некоторых случаях А. П., выходя из дома в сад или в поле, надевал в сухую погоду высокие сапоги — опять-таки в силу общепринятого мнении, будто бы в городских сапогах по полю и по траве ходить нельзя; в деревне непременно нужны большие сапоги…

Дойдя до огорода, мы застали там сестру — Марию Павловну. Она усердно копалась в грядках в простеньком ситцевом платье и в платочке на голове. Издали ее можно было принять за деревенскую бабу-огородницу.

— Саша-Терентяша! — обрадовалась мне сестра. — Руки не подам: в земле. Целуй так. Видишь, как мы тут хозяйничаем! Пойдем, я тебе огород покажу. Какие у меня огурцы растут!..

Началось вождение горожанина по огороду и показывание то того, то другого. Всякое растение, даже простое, вроде зеленых бобов или гороха, было не простое, а какое-то особенное, одухотворенное, имевшее свою историю, свой цикл развития, свое значение в хозяйстве и свое родственное отношение к посадившей и взлелеявшей его сестре, Марии Павловне. Казалось, вырвите у нее из гряды какой-нибудь боб, на котором вырастет всего четыре или пять стрючьев, и вы ее ничем не утешите, даже целым возом купленных на рынке стрючьев, потому что они покупные, а не свои.

Я сам впоследствии испытал и теперь испытываю иногда это ощущение. Иное огородное растение — какой-нибудь кочан капусты или артишок — на рынке стоит грош. Но раз выводишь его у себя на огороде сам, ухаживаешь за ним и с любовью выращиваешь его — оно становится дорогим для тебя. Когда оно созреет и его подадут в готовом виде на стол, то ешь его с удвоенным удовольствием. На рынке оно стоит гривенник, а тебе обошлось в шесть гривен, но зато это не покупное, а свое… Это — богатейшее чувство, и не всякому дается испытать его.

Пока шло обозрение огорода, Антон Павлович отошел в сторону, углубился в траву и стал рвать что-то такое, тщательно выбирая. Скоро он вернулся с целым пучком травы, которую тут же и разбросал по дорожке на солнышке.

— Что это? — спросил я.

— Это клевер. Тут он высохнет на солнце. У телушки от зеленой травы пищеварение испортилось.

И тут проглядывает хозяин!..

До обеда оставалось еще три четверти часа.

— Пойдем, если хочешь, на пруд карасей ловить, — предложил брат. — У меня и караси есть! — прибавил он с гордостью.