Вокруг Чехова

(Между прочим, у матери этих двух сестер была та самая комнатная собачка, которая

ворчала «нга-нга-нга» и о которой писал в одном из своих рассказов брат Антон.) У

Спенглеров всегда собиралась молодежь, было весело, и часто мы, братья Чеховы, бывали

у них на Новой Басманной. В это время Антон Павлович только первый год был врачом и

колебался, заняться ли ему медициной или отдаться литературе. У Спенглеров были

маленькие дети, и они-то и стали первыми пациентами Антона Павловича. В качестве

гонорара за лечение Спенглеры поднесли ему портмоне, в котором оказалась большая

золотая турецкая монета, которую мы называли лирой. Часто потом эта лира выручала

Антона Павловича в минуты жизни трудные. Он передавал ее мне, я относил ее в ломбард,

закладывал там за десять рублей, и на несколько часов у брата Антона бренчали деньги в

кармане. За Нелли же стал заметно ухаживать мой брат, художник Николай.

Вторыми пациентами Антона Павловича были некие Яновы, и здесь он, как

говорится, попал в такую «ореховую отделку», что уже окончательно решил отдаться

литературе. Жил в Москве художник А. С. Янов, который учился живописи вместе с моим

братом Николаем, – отсюда и это знакомство чеховской семьи с Яновыми. Впоследствии

Янов сделался главным декоратором теат-{144}ра Корша и затем перешел оттуда в

петербургский Александринский театр. Но в описываемое мною время он жил очень

бедно с матерью и тремя сестрами, добрыми молоденькими существами. Случилось так,

что эти три сестры и мать одновременно заболели брюшным тифом. А. С. Янов пригласил

к ним брата Антона. Молодой, еще неопытный врач, но готовый отдать свою жизнь для

выздоровления больного, Антон Павлович должен был целые часы проводить около своих

больных пациенток и положительно сбивался с ног. Болезнь принимала все более и более

опасное положение, и, наконец, в один и тот же день мать и одна из дочерей скончались.

Умирая, в агонии, дочь схватила Антона Павловича за руку, да так и испустила дух, крепко

стиснув ее в своей руке. Чувствуя себя совершенно бессильным и виноватым, долго

ощущая на своей руке холодное рукопожатие покойницы, Антон Павлович тогда же решил

вовсе не заниматься медициной и окончательно перешел потом на сторону литературы.

Две другие сестры выздоровели и затем часто у нас бывали. Одна из них вышила золотом

альбом76 и преподнесла его Антону Павловичу с надписью: «В память избавления меня от

тифа». Так как обе они были Яновы, то для краткости он прозвал их Яшеньками. И

странное дело! Эти Яшеньки приходили к нам обязательно в те дни, когда у нас на третье

блюдо подавали к обеду яблочник. И стоило только появиться на столе этому самому

яблочнику, как брат Антон говорил:

– Ну, сейчас к нам должны прийти Яшеньки.

И действительно, вдруг раздавался звонок и внизу в прихожей слышались голоса

Яшенек.

Но я уклонился немного в сторону.

Врач С. П. Успенский, которого заменял брат Антон на время отпуска, поступил в

звенигородскую лечебницу на место врача Персидского, которому пришлось оста-

{145}вить службу в этой больнице вот по какому случаю, возможному только в те

времена.

Верстах в двух-трех от Звенигорода, на берегу Москвы-реки, в очень живописной

местности находится монастырь Саввина Сторожевская пустынь. Он всегда привлекал к

себе художников, вроде Левитана, Кувшинниковой, Степанова и Аладжалова, и вообще

служил центром внимания воскресенских жителей, так как раз в год оттуда, за 26 верст,

совершался крестный ход в Воскресенск, представлявший собою целый праздник, с

приуроченной к этому дню ярмаркой.

В 1883 году практиковавшие в чикинской больнице у Архангельского молодые врачи

М. П. Яковлев, В. Н. Сиротинин, Д. С. Таубер и Е. Н. Собонина решили совершить

пешеходную прогулку в Саввинский монастырь. К этой компании, кроме еще других лиц,

примкнули и мы, Чеховы. Все 26 верст мы прошли настолько бодро, что достигли

монастыря еще задолго до захода солнца. Погуляв около монастыря, молодые врачи

решили, что недурно было бы навестить своего коллегу, врача Персидского, заведовавшего

больницей в Звенигороде. Сказано – сделано. Персидский, конечно, обрадовался дорогим

гостям и устроил для них у себя в садике чай. Отдохнули, поговорили, а потом молодежь

вспомнила студенческие годы и стала петь хором. Спели «Дубинушку», «Укажи мне

такую обитель» и еще что-то, как вдруг является полицейский надзиратель и составляет

протокол. Напрасно Персидский доказывал, что эти люди – его гости, что у себя на

квартире он может принимать кого угодно и что в домашней обстановке петь хором не

запрещается, – не помогло ничто.

Протоколу дан был ход. Тогда Персидский напечатал письмо в редакцию «Русских