Вечером мы прибыли в Пхеньян. Я практически прижалась к окну, но не могла ничего различить сквозь стекло. Выключая свет в купе, я взглянула в черноту: в нескольких окнах на первых этажах странно выглядевшего здания горел свет. Вопреки западному идеалу пентхаусов, которые являются символом богатства и роскоши, в Северной Корее элита жила на первом этаже. Из-за дефицита электроэнергии и, соответственно, отсутствия возможности поехать на лифте добраться до верхнего этажа стало проблемой. Во тьме не светились автомобильные фары, уличные фонари и рекламные щиты – город был практически невидим. Совершенно не создавалось впечатление, что ты прибываешь в крупный транспортный узел. Но когда мы собрали свои вещи и высадились из поезда, я вдруг поняла, что на станции полно народа. Одновременно с нами прибыли еще два поезда, и люди покидали вагоны, которые находились в плачевном состоянии, внутри было тусклое освещение. В полутьме платформы я смогла различить только кучу картонных коробок, бумажных пакетов и детей, привязанных к спинам взрослых, пока гиды направляли нас сквозь толпу к выходу. Вцепившись в руку Джема, я пробиралась вперед, и скоро мы оказались в автобусе, который должен был привезти нас обратно в уже привычный «Янгакто».
– Мужчины, пожалуйста, все наденьте галстуки и убедитесь, что рубашки заправлены, – сказал Ли. Сам он был в шикарном черном костюме и отполированной обуви. Мы были на пути к мавзолею, и забывший взять с собой галстук, Джем изучал варианты, предложенные ему Виктором, который предусмотрительно взял с собой несколько штук. Анна была одета в платье и туфли на каблуках, в моем же рюкзаке не было ни того, ни другого, поэтому я застегнула флисовую олимпийку и завязала шнурки на несколько бантов – это был максимум, на который я была готова пойти ради Кимов.
В мавзолее все выглядели так, как будто пришли на торжественный прием: люди стояли, разглаживая складки на юбках и приглаживая волосы. Нас построили в шеренги по четыре человека и проинструктировали, что нельзя разговаривать и следует поклоняться ногам каждого вождя, затем пройти немного влево и снова поклониться, а затем поклониться в противоположную сторону перед выходом из зала. Поклоняться голове было запрещено. После того, как нам показалось, что мы прошли многие километры дорожек, золотых коридоров и трофейных комнат, мы попали в тоннель, после которого нас резко окатило потоком воздуха, по-видимому, чтобы очистить грязь с нашей одежды, прежде чем мы войдем в первый зал. Подсвечиваемый кроваво-красным сиянием и увешанный бархатными шторами, бальный зал без окон выглядел как съемочная декорация для фильма Стенли Кубрика. В его центре находился стеклянный гроб с Великим Вождем. Гроб был огорожен со всех сторон, за ним пристально следили вооруженные охранники в белых перчатках, внутри лежало тело Ким Ир Сена, одетого в черный костюм и накрытого красным одеялом. Он выглядел словно восковая фигура. Несколько северокорейских гостей плакали позади нас, и я не могла понять, были ли это подлинные слезы или нечто показное. После поклона в ноги у меня свело в желудке, и я заметила, что Боб не кланялся, а едва кивнул. По дороге к выходу он качал головой и пробормотал:
– Все дело в них, а не в людях. Я гость в этой стране, но я не хочу пресмыкаться. Это показуха, и это уже слишком.
Ким Чен Ир покоился на другом этаже, но у меня немедленно случилось дежавю, так как здесь все было спроектировано, чтобы зеркально отразить первый зал, за исключением того, что тело, лежавшее в середине зала, было одето в фирменный цвет хаки, выглядело опухшим и серым и совсем не напоминало крепкого человека с гривой черных волос. По соседству размещался частный вагон Ким Чен Ира, который состоял из кабинета с двумя кремовыми кожаными диванами, рядом с которыми стояла пара его маленьких черных туфель с каблуками – они напоминали туфли для кубинских танцев. На его столе стоял открытый MacBook, а под столом был массажер для ног.
Вскоре меня остановил охранник и заставил опустить руки по швам. В этот момент я решила, что с меня достаточно, и направилась к выходу.