Чем больше я узнавала о династии Ким и ее отношениях с народом, тем больше происходящее обретало смысл. Северным корейцам с детства внушалась определенная легенда, и они вырастали, считая ее правдой, потому что получали крайне мало альтернативной информации. В целом все это напоминало скорее одну из религий, с единственным отличием, что данная конфессия признавала превосходство живого, дышащего человека, а не абстрактного невидимого существа. Кимы старались, чтобы их считали загадкой, поэтому редко выступали публично, не имели официального места жительства и появлялись по всей стране без предупреждения. Ким Чен Ын впервые выступил на публике 15 апреля 2012 года, в сотый день рождения своего деда, завершив двадцатилетний период молчания со стороны семьи. Северные корейцы не слышали ни одного лидера с тех пор, как Ким Чен Ир прокричал: «Слава героической Корейской народной армии» – на площади Ким Ир Сена в 1992 году. Ким Чен Ыну было уже далеко за двадцать, когда в стране что-то узнали о нем, и то только после того, как американский баскетболист Деннис Родман отправился в Пхеньян, чтобы снять документальный фильм, в котором также была раскрыта тайна того, что у лидера также есть и дочь, о которой его собственный народ до сих пор не знал.
Но все постепенно меняется. Перебежчики в Южную Корею рассказывают, что все меньше и меньше людей поддается агитации государственной пропагандистской машины, а северокорейцы все больше осознают происходящее вокруг и доверяют иностранным СМИ, которые начали попадать в страну на USB-флешках и DVD-дисках. И тут я поняла, что мне не показалось, как велосипедист передал фотоаппарат человеку, стоящему рядом с нашим автобусом. Карты памяти и USB-накопители легко спрятать, их не так легко найти при обыске. В городах на границах с Китаем и Южной Кореей можно принимать иностранные радио– и телевизионные сигналы, и это позволяет северокорейцам настроиться на другую реальность. Южнокорейские мыльные оперы и фильмы показали им другой мир, заставили хотеть большего. Это не означает, что все хотят перебраться за границу; людям просто хочется чуть более высокого уровня жизни и чуть больше развлечений. Одним из признаков изменений в стране стало то, что за подобные стремления к лучшей жизни сейчас скорее выпишут штраф, чем арестуют. Шансов на восстание по-прежнему почти нет, так как деньги и власть принадлежат верхним эшелонам общества, которые будут сохранять статус-кво, пока это работает в их пользу.
Джем подсел к окошку рядом с нами, чтобы в последний раз полюбоваться на сельскую местность. Виктор пришел с банкой фисташковых орехов и сел напротив нас, глядя на склоны холмов и раскладывая скорлупки у себя на колене.
– Как думаете, вы еще вернетесь сюда? – спросила я.
– Не в ближайшие нескольких лет, но обязательно вернусь. А вы?
Я взглянула на Джема.
– Я бы хотела вернуться через десять лет и посмотреть на перемены, которые произойдут за это время, но не думаю, что подобное желание возникнет в ближайшее время. Но я и не могу сказать, что испытала отвращение к чему-либо из того, что видела.
Виктор сел и помахал передо мной ладонью.
– Это все иллюзия. Не поддавайтесь массовому помешательству. Самые враждебные классы общества из Чхонджина никогда не смогут уехать оттуда и приехать в Пхеньян. Разрыв между ними и Пхеньяном велик. Знаете ли вы, что в стране процветает черный рынок, который позволяет местному населению выжить? – сказал он. – У каждого есть государственная работа, но почти у каждого есть и другое занятие на стороне.
– Я думала, что частная торговля здесь незаконна.
– Конечно, так и есть. На первый взгляд. – Виктор взглянул на обогреватель в стене, из которого слышны были голоса из купе гидов, а значит, это работало и в обратную сторону, затем наклонился ко мне. – Но после массового голода люди поняли, что им самим нужно заботиться о себе, потому что государство этого не сделает. Да и не сможет. Это не совсем