Вокруг света за 100 дней и 100 рублей

Вернувшись в палатку, я залез в спальник, словно цветок в горшок. Первые пять минут было тепло, и глаза мои стали закрываться — пока им снова не помешал стук костей. Тогда я достал горелку и включил газ на всю мощность. Худшее, что можно сотворить в палатке, когда тебе сонно и холодно — врубить огонь на максимум и заснуть. Именно так я и сделал. Горелка стояла в двадцати сантиметрах от лица и дышала на кисти с одной стороны, а мой нос — с противоположной. Так мне удалось сделать вид, что стало теплее, и предаться сну. Через пятнадцать минут я вздрогнул, чуть не опрокинул горелку и снова отрубился. Каждые полчаса просыпался и смотрел, не сгорел ли я или какие-нибудь вещи. Слава богам Калифорнии, мы так и остались целы и протерпели в полудреме до утренних сумерек.

Покуда вам известно, самое холодное время в часовом поясе, который настроен в лад с астрономическим временем, — пять утра. В долине в этот час температура упала примерно до минус трех. Я лежал, одетый во всю имевшуюся одежду вплоть до трех пар носков. В бой шли даже трусы, которые укрывали спину, но в совокупности со спальником на плюс десять спасали они нешибко. Стало понятно, что в таком состоянии находиться впредь невыносимо — надо переждать хотя бы час, а потом вернуться и лечь спать. Я залез в рюкзак, вытащил ноутбук, достал фотоаппарат и выбрался из палатки.

Режимное время для пейзажных фотографов, так называемый golden hour, — час до рассвета и час после заката. Именно тогда вы можете встретить толпы людей со штативами в самых злачных местах смотровых площадок, тыкающих кнопки на тросиках и замирающих над выдержкой в три минуты. Штатива и тросика у меня не нашлось, но встретить режимное время в горах, находясь в палатке — безнравственно. Я забросил фотоаппарат в маленький рюкзак и задумал подняться на небольшую смотровую, чтобы до восхода снять местные пейзажи, а затем спуститься и предаться сну. На все про все хватило бы часа, поэтому я просто прикрыл палатку тентом, не застегнув на «молнию», и пошел к подножью горы.

Меня встретили два больших камня, мирно восседавшие у входа на дорогу вверх. Рядом с ними начиналось сразу три тропы, имена которых оглашались на деревянных табличках. Я сыграл сам с собой в су-е-фа и решил идти на среднюю, название которой понравилось больше других — «Upper Yosemite Fall Trail». Выбор тропы не имел особого значения, потому что мне просто хотелось найти удобное место для съемки недалеко от входа. Я посмотрел наверх и заткнулся. Стало слышно, как где-то далеко шумит водопад. «Интересно, какая высота у этой стены? С милю вверх?» — подумал я и ступил на трейл. Очертания дороги обозначались аккуратно выложенными камешками и палочками, да так это было складно, что хотелось помочь им быть еще ровнее. Слева и справа осторожно толкали друг друга кусты и сосны, стволы которых уходили далеко вверх, будто они были высотой в полгоры. Под ногами мелькали ступеньки, вырезанные из камней, над головой поправляли свои арочные шевелюры деревья. Дорога, как и положено серпантину, периодической функцией виляла по горе. Идти было сонно, но сносно.

Я улыбался окружающим зарослям и напевал под нос слова: «Доброе утро, последний герой. Доброе утро тебе и таким, как ты!» Спустя полчаса ходьбы картина не изменилась, и хоть деревья, камни, кусты были, несомненно, прекрасны, смотровой площадкой они не пахли. Небо уже полностью осветилось, а солнце готовилось пересечь линию горизонта минут через двадцать. На карте памяти так и не появилось ни одной фотографии, и я решил идти, пока не увижу просвет сквозь листву, который позволит снять пару кадров и повернуть обратно. Я смотрел вперед и пытался воспринимать действительность всеми органами, как делал это в Таганае. Шаг левой — чувствую стопу, шаг правой — чувствую, как пальцы ложатся на подошву, а она в свою очередь на плитку, рельеф которой прерывается маленькими камушками. Взмах рукой — и она рассекает воздух, сквозь который падают иголки. Так шагал я и махал еще полчаса, пока не увидел выступ из камней, возвышавшийся над лиственным массивом. «Похоже, вот оно, то самое место!» — возрадовался я и ринулся взбираться по камням. Добравшись до верхнего, я повернулся и — о нет! — увидел тот же самый вид: деревья, скалы, кусты, и лишь из-за верхушек выглядывала гора. «Так дело не пойдет! Сейчас полежу минут десять и снова в путь, не зря ж я выбирался из палатки так рано». Я лег на куртку, расставив ноги в стороны, и принялся хлебать рассветное небо.

Мне пришлось идти очередные полчаса, пока на пути не показалась смотровая площадка, огороженная канатом. На ее пятачке толпились люди, и я побежал скорее, чтобы увидеть, что такое там творится. Вид удовлетворил мои пытливые глаза: внизу, вторя серпантину, петляла река, вдоль которой природа высадила одну за другой пачки елей, аккурат по 10 штук в каждой. По обеим сторонам долину охраняли могучие пузатые горы, а поодаль слева наклоняла свой клюв скала Half-dome. Позже я сравнивал это место с долиной реки Челушман в Горном Алтае и восхвалял каждому прохожему.