Волчата

Когда сотник Кудела прискакал со своими, чтобы остановиться на мельнице, он обнаружил меня привязанным к дереву. Разозлившись, Кудела закричал: «Кто привязал этого человека к дереву?!» Стипе со своими головорезами в это время стоял у окна. «Это мы его связали и допросили. Он помогает партизанам!» — ответил Стипе. «Вы что, с ума сошли?! Как вы посмели без моего приказа, самовольно допрашивать и бить нашего человека? Сию минуту развязать и извиниться перед ним!»

К своему большому неудовольствию, Стипе вынужден был освободить меня. Когда этот гад развязывал мне руки, он прошипел: «На этот раз ты ускользнул от меня, турецкая лиса! Но ты еще попадешься мне, и уж тогда тебе не поздоровится. Нутром чую, что ты все врешь! Все мельники мошенники, а турки и подавно!»

Потом мы с сотником отправились ко мне — он хотел поговорить со мной с глазу на глаз. Жена принесла нам закуски и ушла.

«Прости нас, дорогой Муйо Бегич! — сказал сотник Кудела. — К сожалению, и среди наших есть самодуры. Этот Стипе слышал, как допрашивали недавно крестьян и пленных партизан. Кто-то из них сказал, что получил муку на мельнице, а Стипе этих слов оказалось достаточно, чтобы ты сразу стал для него партизанским агентом. Он ведь ничего не знает о нашем договоре. И впредь пусть не знает. Я ему пообещаю, что сниму голову с плеч, если он тронет тебя хоть пальцем. Он ненавидит турок, потому что они посадили какого-то его предка на кол. У него каждый мусульманин — турок. А мы решили, что не будем трогать мусульман, вы — наши союзники в этих краях. У нас общие интересы, не так ли, дорогой Муйо? Ты будешь на меня работать, а я позабочусь о твоей безопасности».

И тут он доверительно, но с угрозой в голосе сообщил, что мне они не будут поручать таких заданий, которые могли бы вызвать подозрения у партизан. Они, мол, хотят, чтобы их человек остался жив-здоров. Они мне пришлют почтовых голубей, чтобы с их помощью я сообщал о появлении в этих местах больших партизанских частей. А больше, мол, они от меня ничего требовать не будут.

— Да, Муйо, если бы они узнали, что ты на самом деле помогаешь партизанам, не сносить тебе головы.

Они подошли к протоке и загляделись на мельничное колесо, которое быстро вертелось.

— Плохо бы тебе пришлось, Муйо, если бы Стипе и вправду привязал тебя к этому колесу! А уж что бы он со мной сделал, после того как я его приковал цепью, да с Михайло, который ему кости пересчитал за то, что много врал… Это была бы страшная смерть…

— Будем надеяться, что мы не попадем к нему в лапы. Надо его поскорее прикончить, а то он будет теперь шнырять около мельницы. Слишком много тропинок сходится здесь. Пока он жив, нам постоянно грозит опасность. Справиться с ним может только Михайло. Ступай на Козару и скажи ему! Надеюсь, он скоро поправится. Не сильно его ранило?

— Нет, не сильно. На нем все заживает, как на собаке. Он умеет лечить раны, а уж себя-то тем более вылечит! Я пойду к нему и все расскажу, а потом сообщу тебе, что решили в штабе…

Их разговор прервал старик, привезший на телеге, запряженной волом, немного зерна для помола. Увидев Джуро с винтовкой и гранатами, он радостно сообщил ему, что Стоя с Душко и Вукой уже дома.

Дед Джуро, обрадованный, сразу же пустился в путь…

Дети и хозяева ужинали, когда открылась дверь и старый Джуро показался на пороге. Душко от удивления выронил ложку, а Вука расплакалась. Целую неделю они с нетерпением ждали деда и уже начали волноваться, не случилось ли с ним чего-нибудь.

— Выполнила я твою просьбу, привела Анкиных детей. А мои остались там…

— Тысячу раз тебе спасибо, Стоя, за то, что ты сделала для нашей семьи! Все мы, оставшиеся в живых, никогда этого не забудем!..

Дед поставил винтовку я угол, и внук и внучка бросились ему на шею. У старика на глаза навернулись слезы.

— Никогда еще Козара не проливала столько слез и крови, никогда не была она так растоптана, но и так сильна, — проговорил старик. — Не зря в народной песне поется: «Ой, Козара, Козара, рубаха кровавая…» Дети наши должны жить. Это наше будущее. Тогда у нас ничего не отнять. Враг сжег наши дома, а они построят новые…

Душко всхлипывал и обнимал деда с такой же любовью, как в детстве, когда сидел у него на коленях, дергая за ус, а дед качал его и пел удалые песни.

О матери, отце и родных, погибших во время наступления усташей и гитлеровцев, они не говорили. Не говорили и о том, что пережили дети с тех пор, как их разлучили. Дед считал, что они должны постараться все поскорее забыть. Придут в себя, поправятся, а там уж все и сами расскажут.

— Главное — дети живы. Теперь их надо подкормить. Такие тощие они, ни на что не годятся. Война на Козаре еще не кончилась, и тот, кто хочет остаться жить в этих горах, должен быть сильным!

— Но у меня запасы кончаются! — сказала Стоя.

— Я позабочусь об этом. Тебя прошу только об одном — выходить их, поставить на ноги, чтобы они могли бегать. Потом я их заберу к себе, и они больше не будут вам обузой. Я ведь понимаю, как вам и самим трудно.