Волчата

— Ваш дед собрал нас и рассказал, как себя вести, если мы хотим уцелеть, что можно делать, а чего нельзя. Мы хотели пойти вместе с бригадой, да взрослые нас не взяли. Говорят, в отряде уже и так много детей, которые больше мешают, чем помогают. Из наших взяли только одного Митко. А мы оказались слишком маленькими!

— Маленькими! Нас с Вукой тоже не взяли, когда уводили из лагеря старших ребят.

— Это мы знаем. Они теперь у партизан — или связными в штабе, или на кухне помогают, — сказал Остоя.

— Повезло им, что их взяли! Нам тогда сказали, что возьмут тех, кому не меньше десяти и у кого много сил…

— Погоди, Душко. Если война будет продолжаться, и нас, придет время, возьмут. Еще просить будут. Знал бы ты, сколько на Козаре народу погибло. Если и дальше так будет, скоро и до нас дойдет очередь взяться за оружие.

Вскоре вкусно запахло жареным мясом. Остоя подошел к огню и перевернул куски. Все с жадностью вдыхали аппетитный аромат. Под ногами, виляя хвостом, крутился белый щенок, тощий и забавный. Он ждал, когда ему бросят кость, но Остоя распорядился:

— Рале, возьми собаку и выведи ее. Пусть сторожит и лает, если к нам кто полезет. Нельзя, чтобы нас захватили врасплох.

— Пошли, Каро! — позвал Рале. Он привязал веревку к ошейнику щенка и повел Каро на опушку, от которой к дому вела тропинка. — Сторожи! Кости мы тебе сюда принесем!

Пес послушно улегся, навострил уши и стал прислушиваться к ночным звукам.

— Единственное наше оружие, Душко, — это наши ноги. Потому мы и держим щенка. С едой здесь плохо, а он маленький и ест мало, но лает громче большого, потому что боится больше. Всем хорош… Только бы не сглазить… Ну так вот, ноги — это все, что у нас есть. Правда, еще мы припрятали три гранаты и старый пистолет.

Остоя вынул из печки мясо, выкопал из-под углей картошку. Боса раздала каждому по три картофелины и по куску мяса. На ящике из-под снарядов стояла кастрюля с ковшиком — в ней была свежая вода, рядом — корзина, полная яблок и груш.

— А вы неплохо живете, Остоя! В лагере я узнал, что такое настоящий голод!

— Не думай, что так бывает у нас каждый день. Поросенка редко удается поймать. Чаще всего мы перебиваемся картошкой, каштанами и фруктами.

Душко заметил, что за этот год ребята очень изменились. Разговаривали они теперь по-взрослому, лица их уже не были по-детски веселыми, на них читались твердость, упорство и решительность.

Ребята вволю наелись, и их щенку Каро досталась целая груда костей. Не в силах съесть все сразу, он закопал остатки под кустом.

Душко и Вука переночевали у ребят, а наутро Остоя проводил их к тете Стое. Перед расставанием он спросил:

— Придете с Вукой к нам еще?

— Обязательно. Мы ведь не сможем все время жить у тети Стои, а в нашем селе нам прятаться очень тяжело. Лучше уж будем держаться все вместе.

2

Через несколько дней дед Джуро вернулся с гор. Устав с дороги, он переночевал у Стои, а рано утром, оставив Вуку, вместе с Душко отправился в путь.

— Куда ты меня ведешь, дедушка? — спросил мальчик.

— На Козару. Сначала зайдем в наше село, а потом навестим в горах Боро и дядю Михайло. Оба залечивают раны в одной избушке. Я должен показать тебе, где ты и Вука будете жить до конца войны, если со мной что случится.

Каждое слово деда было для внука законом. Старый Джуро был сдержан и немногословен, хотя здешний народ отличался словоохотливостью и приветливостью. Неразговорчивый старик никогда ничего не говорил просто так, без особых на то причин.

Вскоре взошло солнце. Дед и внук медленно шли вверх по проезжим дорогам, пробираясь через заросли красных буков, золотисто-желтых кленов, дубов и других деревьев, расцвеченных красками осени.

Дед шел, опираясь на палку, и иногда останавливался, чтобы отдышаться и полюбоваться лесом и небом, просвечивающим сквозь ветки. Он ничего не говорил при этом внуку, но мальчик и сам понимал, что дед любуется родным козарским краем… возможно, с тоской и грустью в сердце, потому что он уже стар и недолго ему осталось ходить по этой земле, а возможно, и с радостью, что он еще жив, когда погибло столько молодых…

В пути Душко забыл о человеческой злобе и жестокости, очарованный гармонией красок, песней ветра, небесным простором. Он вспомнил, что мать часто говорила ему: «Как прекрасна жизнь, но она лишь однажды подарена человеку».

Они поднялись к своему селу, раскинувшемуся на ровной местности и со всех сторон окруженному полями и лугами, за которыми начинался лес. Село было разрушено, но казалось, оно спит в ожидании людей, которые вернут его к жизни.

Все дома в селе были сожжены дотла. Ранние осенние дожди смыли сажу, обнажив трещины в стенах, местами уже начавших разваливаться.

Они шли мимо разрушенных домов, и в памяти старика всплывали образы живших здесь людей.

«Странно, — думал старый Джуро, — даже когда человек умирает, он не может исчезнуть совсем, как будто его никогда не было».

Они свернули к своему двору и сели на скамейку под большим ореховым деревом рядом с сараем. Со странным чувством смотрели дед и внук на развалины своего дома. Только каменный фундамент уцелел…