Волчье кладбище

– Ага. Стало быть, это был секрет полишинеля. Священник в доме – значит, за деньгами?

– Выходит, что так. – Дарт, кажется, обрадовался догадке полицейского.

– Вчера священник также приходил?

– Да, но не сюда, а в театральный павильон. Все были в тот момент на репетиции. Но до его прихода случился неприятный эпизод с одним из студентов, и мне и мистеру Кочински пришлось временно покинуть актовый зал.

– Значит, кто угодно из преподавателей или студентов мог знать, что вчера у вас в кармане лежал конверт с деньгами.

– Боюсь, что так.

Суперинтендант громко выдохнул. Дарт выдохнул тише, словно сбросил с души тяжкое бремя. Но не тут-то было.

– Вы утверждаете, что конверт не покидал вашего кармана?

Дарт вновь как на иголки ступил.

– Не покидал. Разве что…

– Да?

– Ночью, когда вы уехали, я заходил в свой кабинет. Там я снимал пиджак и оставлял на спинке стула…

– Вы выходили?

– В клозет умыться. Но это на несколько минут, среди ночи. Спать я не ложился.

– Хорошо. Да, хорошо, – неясно с чем согласился Хиксли, почёсывая прокуренные усы. – Теперь вспомните, в каком состоянии пребывал Диксон во время вашего чаепития?

Дарт немного помолчал.

– Он был обеспокоен. Я думаю, из-за того, что собака пропала.

– О! Вы так считаете? – Хиксли неприятно ухмыльнулся.

Дарт явно не понял выпада.

– Предчувствие мистера Диксона его не подвело, как мы знаем.

– Я не думаю, что дело в предчувствии. – Хиксли раздражённо постукивал карандашом по своим пометкам в блокноте. – Я бы поставил на то, что старик скорее размышлял, как бы проучить вашего сына, мистер Кочински.

Проректор молчал.

– Какая уж тут собака, когда изнасилована дочь, – покачал головой Хиксли, перелистывая страницу со своими каракулями.

Почуяв необходимость сменить тему, Дарт поспешил спросить:

– Кто мог украсть деньги? Это нелепость какая-то.

– Вы считаете? – Хиксли поднял глаза к потолку, вроде бы указывая на студенческие спальни.

Дарт недоверчиво покосился и с достоинством изрёк:

– Наши студенты из благородных семей.

– Все, мол, при деньгах, говорите?

– Послушайте, – устало сказал Милек Кочински. – При чём здесь эти чёртовы деньги? Вы расследуете смерть моего сына. Чёрт с ними, с деньгами.

Суперинтендант взглянул на проректора, как на противника в бридже. Во всём его следовательском облике – взгляде исподлобья, наклоне корпуса, напряжённом выражении лица – читалось растущее подозрение к своим собеседникам. Словно точно знал, что они блефуют.

Хиксли прочистил горло.

– Вашим вторым поручением, – напомнил он проректору, – было отправить двоих студентов в церковь за старым деревянным крестом.

– Для пьесы, – кивнул Дарт.

– Разумеется, – подчеркнул Хиксли. – Для пьесы. О чём она, кстати?

– О жизни и смерти святого Себастьяна.

– Это которому отсекли голову, а из раны потекло молоко?

Дарт не успел и рта раскрыть, как Кочински с укором проговорил:

– Вы путаете Себастьяна с великомучеником Пантелеимоном.

– Кто их разберёт. Я с детства не любил церковную школу, – заявил Хиксли. Лицо его при этом брезгливо сморщилось, став похожим на старую смятую газету.

– Святого Себастьяна привязали к дереву и пронзили стрелами, – уточнил Дарт.

– О! – Хиксли этот факт возмутил чрезвычайно. – Какая… дикость! – Он вновь изобразил отвращение к предмету разговора. – Стало быть, стрелы? Вот откуда ноги растут!

– Что вы имеете в виду? – спросил Дарт.

– Вы ставите пьесу о пронзённом стрелами человеке. Параллельно кто-то поставил свою пьесу…

У Кочински вырвался еле слышный стон. Суперинтендант, никак не реагируя, продолжил:

– Это явно сужает круг лиц, которых нам следует допрашивать.

– Вы хотите сказать…

– Что таких совпадений не бывает, не так ли? – перебил Дарта Хиксли. – Вывод напрашивается сам собой: Теофила убил тот, кто знал о ставящейся пьесе. Не нужно быть гением, – снисходительно заключил следователь. – Проще пареной репы.

«Нужно быть последней сволочью, – читалось в ответном взгляде Дарта, – чтобы назвать смерть ребёнка постановкой пьесы».

Кочински не отводил безразличного взгляда от закопчённого каминного свода, но в его позе легко угадывалось растущее напряжение, пальцы сильнее сжали подлокотники.

Приподняв голову, он вдруг сказал:

– Если вы не против, я прогуляюсь.

– Одну минуту, – остановил его Хиксли, перелистывая записи.

Проректор вновь замер.

– Вчера на допросе, – обратился Хиксли к Дарту, – вы упоминали, что мистер Кочински намеревался отвести сына исповедаться.

Дарт взглянул на Милека Кочински, тот потирал слабыми пальцами лоб.

– На какой-то миг мне показалось… – начал Кочински и замолчал.

Суперинтендант постучал ботинком о пол, уже с трудом скрывая накатывающее раздражение. Карандаш его нервически барабанил о блокнот.

– Мы не знали, как вразумить Тео, – пришёл на выручку проректору Дарт. – В тот момент мистеру Кочински показалось резонным… гм… попытаться достучаться к сыну через…

– Услуги господни? Ясно. – Хиксли достал сигареты. – И что было дальше?