Волчья ягода

Аксинья дивилась уверенности Лукашиной. Когда успела она преисполниться восхищением перед Степаном Строгановым? Давно ли позорил ее, терзал на свадьбе своими устами! Лукаша продолжила:

– За эти месяцы он несколько раз приезжал. Его горницу всегда держим наготове – и без предупреждения может пожаловать. Дом-то ему принадлежит, Голуба тут вроде управителя, – Лукаша вздохнула. – И за все время слова плохого не услышала. Он добр, заботлив и…

– Достаточно хвалебных речей слышала я от твоего мужа. Что мне ваши слова? Я сама немало знаю о… Хозяине, – Аксинья с издевкой выговорила слово. – Про ласку он говорил! Про нрав мой!

– Голуба тебе дурного не посоветует. Аксинья, когда приедет Хозяин завтра, поговори ты с ним добром. Не ерепенься, не спорь, не зли его. Я младше тебя, меньше видела, но…

– Умом богаче, – продолжила Аксинья и неожиданно расхохоталась.

Лукерья поддержала ее смех громче, чем следовало в ночи.

Аксинья и ночью терзалась мыслями и дурными предчувствиями, но синеглазый волк, к счастью, не тревожил ее сны. Утро промчалось быстро, словно и не было его. За хлопотами Аксинья не забывала о неотвратимом, о том, что скоро приедет Хозяин. Теперь в ее голове упорно крутилось это словечко, и затмевало привычные имена «Степан», «Строганов», «проклятый».

Помолились, расчесались, умылись, позавтракали, прибрались в горнице. Аксинья нарядила дочь в новую рубаху, подпоясала красно-синей тесьмой. Заплела косу, туго затянув норовистые пряди.

День тянулся бесконечно, и Аксинья напросилась в помощницы Лукаше.

– Как ты одна справляешься, голубушка? – изумлялась Аксинья, обходя вместе с Лукашей ее обширное хозяйство.

Вчерашней девке, а ныне хозяйке большого городского дома приходилось несладко. Две добрые избы, соединенные сенниками, вмещали множество горниц, клетей, повалуш. В одной избе подклет, сложенный из свежих сосновых брусьев, отведен был под товары и хозяйственные принадлежности, ледник. На втором этаже, состоявшем из трех горниц, теплой комнаты с печью, где готовилась еда, бесчисленного множества малых клетушек – кладовых, сенников, переходов, обитали Голуба и Лукерья. В левом крыле располагалась горница Строганова. Ко второй избе пристроены горница, повалуши с кладовыми, в ней же размещали казаков да строгановских людей, когда попутный ветер заносил их в Соль Камскую.

– Я к работе привычная, – улыбалась Лукаша. Не хочу я брать чужих людей, а тем паче женского роду-племени. Слуга есть, и довольно.

К вечеру в четыре руки они готовили добрый ужин, хоть постная пятница и не располагала к пиршеству.

– Хозяин любит поесть сладко да с размахом, – повторяла Лукаша с непонятным восторгом.

Они замешивали пироги, резали добрые, с мужскую ладонь, рыжики, разминали горох, томили репу в печи – для начинки. Со щуки сварили похлебку, сдобренную толокном. Слугу отправили за курицей – Аксинья только вытаращила глаза. Лукаша ловко выпотрошила птицу, вытащила теплые еще внутренности, острым ножом отделила мясо от тонких костей. Ломти курицы вместе с печенью, шейкой, сердцем да пупочком пошли в горшок. Заправленные пряностями, они скоро источили невозможный аромат.

Нюта крутилась на кухне, скребла и полоскала бесчисленные плошки, миски, жаровни, втягивала густой куриный дух.

– Скоромным[75] в пост тешится? – не выдержала Аксинья.

Лукаша лишь развела руки: мол, хозяйская воля – закон.

Чем ближе к вечеру катился день, тем прилежнее Аксинья вслушивалась, всматривалась: не стукнут ли ворота, не раздастся ли низкий, ненавистный голос. Сердце ее билось слишком часто, шея и грудь покрылись испариной, словно на покосе в знойный день.

– А тесто для калачей уже подошло! Растяпа, – Лукерья причитала, да в таких сердцах, словно случилось что-то страшное.

– Да обойдется Хозяин ваш без калачей.

– Успею я, успею, – Лукерья бегала по кухне, словно полоумная.

Аксинья скользнула в горницу, где хранились вещи, вытащила из свертка кувшинчик с тайным снадобьем, остановилась на мгновение. Принимать решение – иль передумать? Она засунула его в рукав – он приятно холодил кожу, настаивал, что решение она приняла верное.

Лукерья замешивала тесто, все личико ее, словно у ребенка, вымазано было в муке, Нюта всыпала муку добрыми горстями, тоненько напевая: «Были бы мука да сито, я сама была бы сыта».

Тайна пышных постных калачей известна на Руси: закваску надо загодя поставить, да в холодном месте выдержать. Мука, соль да вода – у доброй хозяйки еда. Хорошую муку через сито просеять тщательно, тесто вымесить без лени и злого слова, выгадать тот момент, когда жар в печи становится ровным и безмятежным, словно грудь матери.

Аксинья накрывала на стол и разглядывала богатую скатерть с шелковой бахромой. По сине-золотому фону вились цветы и гуляли рыжие звери с гривами, словно у лошадей. Заморские мастерицы душу вложили в полотно, и нельзя было не дивиться чудной вещи. Аксинья расставляла солоницы, уксусницы и перечницы из серебра. Блюда, кубки и ковши, не приличествовавшие постному столу, высились сверкающей горой.