Воля вольная

Утром ветерок разгулялся, вьюжило от реки, засыпало кабину снежком с деревьев, выбираться не хотелось, но и спать сидя уже устали. Колька с матерками на погоду и природу, прихватив телогрейку, соскочил с высокой подножки, хлопнул дверью и пристроился к лиственнице. Другой рукой шапку поправлял, ветром сдувало. Дядь Саша тоже, кряхтя и морщась, полез из теплой кабины.

Запалили костер, грелись, чай пили, доели остатки шулюма, поспорили малость, дядь Саша сверху к своему мешку привязал еще овчинный полушубок, и отправились вниз по Эльгыну. Уговорились идти до первого зимовья и там посмотреть — ночевал, не ночевал, как вообще дела и обстановка. Там и решать, что делать дальше.

Шли буранным путиком, заблудиться было невозможно. Сквозь мелкие прозрачные облака проглядывало тихое солнце. Тепло было идти. Дядь Саша время от времени крутил головой и произносил: «О! Тут вот я бы проехал на своем, тут широко. Не лентяй, сосед-то мой, смотри, как простриг!». Снег шел все последние дни, и навалило нормально, местами до колена, а Кольке — так и выше. Они менялись, топтали тропу и к обеду, здорово устав, шли уже молча, перекуривали на поваленном дереве, снова надевали лямки. Подыскивали, где поесть. В одном месте переходили небольшой, захламленный тальниками ручей, дядь Саша присел зачерпнуть водички, а Колька, цепляясь за кусты — мешок оттягивал его назад, — поднялся косогором. Ткнул рукой на мысок с видом на речку:

— Давай здесь! Хорошее место... — Он стал выпрастывать плечо из лямки и в глубине леса среди деревьев увидел избушку.

— О-о! — заорал обрадованно и с одной лямкой на плече, раскачиваясь от рюкзака, заторопился вперед.

Дядь Саша подошел, сбросил поклажу, стряхнул снег с чурбака, на котором кололи дрова, и сел, устало распрямляя спину.

Вставили и законопатили окно, расположились, затопили печку, Колька варил. Дядь Саша перетаскал из «Урала» что надо было, принес воды. Прилег на лежанку и наблюдал потеющий потолок. Печка гудела, как реактивная, избушка набирала тепло. Колька пережаривал лук, им вкусно пахло на все зимовье:

— Сейчас узнаем последние новости, я уже подключился, у него антенна правильно стоит, надо только настроиться. Сейчас дожарю. Что там дома-то, хе-хе! — И смешок у Кольки был нервным, и в руках маленько не держалось, то одно ронял, то другое...

— Это да... Попроси свою, пусть моей позвонит.

— Понятно. — Колька брякнул пустую сковородку на печку, налил туда горячей воды из чайника. Зашипело.

— Давай, настраивай, я помою. — Дядь Саша сел на нарах.

Через час они все знали. Колька матерился и не сидел на месте.

— Ну, сука! — И чуть помолчав, опять: — Ты понимаешь! Погоди, погоди... — Мысли роем бились у него в голове и не давали ничего понять. — Получается, мне тоже надо в бега подаваться! Так, дядь Сань? Там больше пятисот килограмм, даже если по тысяче посчитают, уже пол-лимона. А в особо крупных, это сколько надо?

— Не знаю, миллион, кажется...

— Лет пять могут впаять? — вопросительно глянул на дядь Сашу.

— Да ладно, кто тебе впаяет, у тебя детей полон дом! Да и Галя же сказала, что не приходили больше! Может, заберут, да и все?

— Хм, заберут... Пол-лета корячился!

— Я не понял, ты чего хочешь? Сесть, что ли? Пусть уж забирают...

— Нет, это да! — Колька сморщился и продолжил совершенно серьезно. — Но жить тогда вообще непонятно на что.

— Придумаем чего-нибудь, может, правда, на Якутскую сторону ходку сделаем?

Колька смотрел куда-то в темный угол зимовья и не отвечал.

21

В это время на другом конце участка, километрах в сорока, в другом зимовье Степана Кобякова раскладывались уставшие, как собаки, Студент с Слесаренкой.

Они поднимались снизу, как по их соображениям должен был заходить на участок Степан. Выехали в ночь, покемарили коротко в Эйчане и к полудню, отмахав на снегоходах сто пятьдесят километров, были на участке. Обедали в большом нижнем зимовье на ключе Поповка, оставили Степану записку, долили бензин в баки и двинулись вдоль Эльгына по Степановой вездеходной дороге. Впереди Студент на нелепом белого цвета «Буране», с нартами, гружеными горой, за ним Андрей тянул в нартах двухсотлитровую бочку бензина и несколько канистр.

Солнце уже село, когда подъехали к зимовью, но было еще светло. Лица обоих были слегка бордовые и в крепком куржаке. Особенно густые брови Студента. С морозными скрипами слезли со своих «коней».

Затопили, лампу на батарейках к потолку пристроили, чайник поставили, стали потихоньку располагаться, снимали с себя теплое. И так же, как и дядь Саша с Колькой, наладив рацию, узнали про обыски в поселке. Про то, что опять все выгребли у Иванчука. Андрей сидел с микрофоном в руках и, убавив громкость, молчал. Рация трещала, шипела и тихо кричала голосом разных мужиков. Шутки шутила. Всего сутки не были дома — и такое. Он положил микрофон, выключил рацию. Долго задумчиво искал зажигалку по карманам. Она перед ним на столе лежала. Положил на нее руку и нахмурился решительно:

— Я поеду! — сказал спокойно.

— Куда? — очнулся Студент.

— Домой... — Андрей прикурил.