Волк в ее голове. Книга I

Словно тот древний змей, который пожирает себя день за днем и не способен разомкнуться.

Сон пятый Сквозь приоткрытую дверь

Колечко упирается в жестяную крышку, продавливает ее, и мне в нос с шипением ударяет лаймовый фонтан.

Глоток.

Холодный «Спрайт» подмораживает рот, и пузырьки СO2 кисло-сладкой картечью лопаются на онемелом языке.

Я мало-помалу прихожу в себя после двухчасового киносеанса и осматриваюсь.

Представьте сонный березняк на окраине Северо-Стрелецка. Днём прошёл ледяной дождь, и весеннее солнце зажигает искры в хрустальных космах, что повисли на ветках. Все похрустывает и позванивает, тут и там промеж стволов мелькают полумертвые рыбацкие бараки начала XX века. В одном-двух еще горит свет, но большинство покинуты. Далеко за ними вздымается меловая гряда, которая до макушки заросла хвойной щетиной. В тени этой громады изгибается Кижня: белой пеной исходит на порогах и уносит буруны волн к темно-синему стеклу моря.

Мне жарко, тревожно и холодно. Спина потеет из-за слишком теплой куртки, правую руку морозит банка «Спрайта».

Березы поскрипывают и постукивают обледенелыми ветками-пальцами над моей головой. Их разговор то затихает, то оживает на мартовском ветру.

Я допиваю «Спрайт» и со скрежетом сминаю банку. Триста тридцать миллилитров газировки повисают в животе холодным шаром и оставляю на языке сладковатое послевкусие.

Приближается море. Ближе к нему березы редеют и горбятся от постоянного ветра, словно исполняют ведьминский танец. У берега — лицом к прибою — приютилось обледенелое кресло. Я подмигиваю ему. Классе в четвёртом мы с Дианой притащили эту рухлядь со свалки. Думали, устроим пикник, посмотрим закат, но что-то неизменно мешало: зима, ветер, меланхолия Дианы.

С трудом, будто гирю, я швыряю в кресло пустую банку. Она со стуком отскакивает от спинки и падает в лужицу солнечных бликов.

Ну да. Весна. Не успели прийти заморозки, как начинается оттепель.

Дорога спотыкается о мшистые глыбы, что принёс древний ледник, и ведёт меня дальше — мимо заброшенной пристани к устью Кижни.

Ветер обжигает лицо, уклон растёт. Я чувствую, как кровь приливает к голове, когда примечаю знакомую бежевую изгородь. Она покосилась под весом ледяной коросты и полого спускается в пожухлую траву, словно два мира — человека и природы — медленно поглощают друг друга.

Справа завивается спиралью древний лабиринт из камней. Слева чернеет пустырь с озяблым ручьем, а пустырем вырастает сизая полоса ельника. Ещё дальше, — я не вижу и не слышу, но знаю, — Приморское шоссе. Шоссе, по которому непрерывно едут грузовики и легковушки, ошалелые, грязные, заледеневшие. Они едут и едут в бесконечном потоке, словно где-то в лесах дорога замыкается в круг или ленту Мёбиуса.

Мыски кроссовок накрывает тень. Я поднимаю взгляд и цепенею от страха и восторга одновременно — будто ничего не случилось, будто не было последних лет. Мучительно-сладостное чувство, когда прошлое и настоящее наслаиваются друг на друга, и на миг ты счастлив от этого чуда, а потом с ужасом и ознобом понимаешь, как они далеки, как различны. Иллюзия единства двух миров, что не способны объединиться.

Иллюзия, в которой живет Диана.

Слуховое окно разбито, доски стен и крыши гниют в цвет сырой говяжьей печенки. У двери висит погнутая табличка. Сквозь ржавчину едва проглядывают серп и молот и надпись:

ЖИТЕЛИ ДОМА

БОРЮТСЯ ЗА ЗВАНИЕ

ДОМА

ВЫСОКОЙ

КУЛЬТУРЫ

Где теперь эти борцы? В какие годы жили?

Я раздвигаю сухие корзинки пижмы, покрытые бесцветной карамелью льда, и с трудом продираюсь к двери.

Ох.

Кто-то засадил в нее топор и повесил на рукоятку погребальный венок. Ниже белеет пугающая надпись:

НЕМЕДЛЕННО ОПЛАТИ ДОЛГ

Я вытираю холодный пот над верхней губой и боязливо стучусь. Под моими ударами дверь со скрипом приоткрывается в темную прихожую.

— Вероника Игоревна? — тихо зову я и добавлю громче: — Ве… Вероника Игоревна?

Отвечает лишь ветер: зловещим угрюмым басом. На крючке у двери вздувается малиновый пузырь — куртка Дианы, — рядом вздрагивает и постукивает ловушка снов. Больше в щелку ничего не видно: слишком темно в прихожей, слишком робею я толкнуть сильнее дверь.

— Вероника Игоревна?

В животе урчит от тревоги или от газировки. Мое внимание привлекает мусор под ногами. Комок с едва различимой надписью «…Гимна…».

Со смутным беспокойством я поднимаю его и разворачиваю.