Волк в капкане

Запомнившаяся Рене небольшая площадь перед ратушей выглядела совсем по-другому сейчас, когда уже стемнело, и вокруг светились тысячи крошечных лампочек, заливая снег, дома и мостовую эфемерным, жемчужным светом. Мерцающие крошечные огоньки были везде — казалось, что летишь по звездному небу. Тот киоск с глинтвейном был на месте, и Рене узнала пожилого усатого продавца — он работал тут же позавчера. Отто заказал глинтвейн для Рене и горячий шоколад для себя. Первым оказался готов глинтвейн, и Отто передал ей горячий стакан. Он молча улыбнулся, наклонил голову и легонько чмокнул уголок ее губ. Она пила ароматное, горячее вино, вдыхая пряный запах, и не могла отвести глаз от своего любимого. Она вся горела. Ей так хотелось обнять и поцеловать его… Сказать, что она его любит, что он — лучше всех на свете… Все было почти так, как она мечтала позавчера — за одним исключением. Он не сказал, что любит ее. Вместо этого Отто Ромингер отхлебнул шоколад и сказал с наглой, дерзкой, совершенно неотразимой усмешкой:

— Давай, детка, грей свой девственный ротик. Я им сегодня займусь.

[1] Участники горнолыжных соревнований Кубка Мира в соответствии с рейтингом формируют 3 стартовые группы. В первой группе стартуют сильнейшие спортсмены, высокие номера классификации FIS по очкам в этом или предыдущем сезоне. (В 80-е годы 20 века экстра-группа еще не выделялась). Спортсмены, добившиеся не таких высоких результатов, стартуют во второй группе. Слабейшие — в третьей.

[2] Подразумевается песня «Summertime» Джорджа Гершвина и цитата «Your Daddy's rich and your ma is good-looking, so hush, little baby, don't you cry»

Глава 17

Рене проснулась совсем рано, в номере было темно, заказанный на семь утра wake-up call^[1] еще не прозвучал. На пульте управления освещением тускло выделялись цифры на электронных часах — 06.14. Отто крепко спал, раскинувшись и занимая при этом примерно ¾ огромной двуспальной кровати. Его правая рука мирно покоилась поперек живота Рене — было тяжело, но она категорически не хотела его беспокоить.

Она была до неприличия довольна собой. Она так боялась, что не сможет это сделать. Думала, что это такое ужасное, непристойное, унизительное извращение, и только три причины оказались достаточно вескими, чтобы она согласилась рискнуть. Во-первых, Отто не испытывал никаких проблем с тем, чтобы приласкать ее так же, во-вторых, он был по крайней мере очень чистоплотен, и в-третьих, он хотел этого, а Рене так сильно любила его, что была готова на все, только бы доставить ему удовольствие. И у нее все отлично получилось, чему она была безумно рада. И даже сама нашла в этом деле массу собственного наслаждения. До сих пор, когда они занимались любовью, все же он был главным, он сам все делал, даже когда она была сверху. Вчера вечером все было по-другому, и именно вчера она ощутила, что он принадлежит ей. В тот момент — всецело и абсолютно. И это было совершенно волшебное чувство. Когда сильный, независимый, опасный мужчина полностью в твоей власти, не помнит себя от блаженства, становится совершенно ручным и беззащитным — это просто необыкновенное ощущение. Боже, это просто вскружило ей голову. Отто раньше был дорог ей — теперь же стал еще дороже. В сотни, тысячи раз. Да, она была не настолько глупа, чтобы забыть, что он ее не любит, максимум, на что она может рассчитывать — это его симпатия и его желание. И она не настолько наивна, чтобы не понимать, что, даже если он и принадлежал ей в ту секунду, вечно это не может длиться. Он проснется, выйдет на тренировку, и будет принадлежать, как и прежде, только самому себе. И только потом, вечером, она снова сможет пару минут наслаждаться своим всевластием.

Ну… или не вечером. Зачем, на самом деле, ждать до вечера? Несколько секунд она лежала, прислушиваясь к его тихому, размеренному дыханию. Мой любимый, любимый, любимый… Она вывернулась из-под его руки и, сходя с ума от невероятной нежности, начала скользить губами по его обнаженному телу…