Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью

В 1945 г., через полгода после смерти отца, Борис Пастернак писал о нем в письме сестрам в Англию: «Удивление перед совершенством его мастерства и дара, перед легкостью, с какою он работал (шутя и играючи, как Моцарт), перед многочисленностью и значительностью сделанного им, – удивление тем более живое и горячее, что сравненья по всем этим пунктам посрамляют и уничтожают меня. Я писал ему, что не надо обижаться, что гигантские его заслуги не оценены и в сотой доле, что в нашей жизни не случилось никакой несправедливости, что судьба не преуменьшила и не обидела его, что в конечном счете торжествует все же он, проживший такую истинную, невыдуманную, интересную, подвижную, богатую жизнь, частью в благословенном своем XIX в., частью в верности ему, а не в диком, опустошенном и мошенническом XX, где на долю мне вместо всего реального, чем он был окружен, вместо его свободы, плодотворной деятельности, путешествий, осмысленного и красивого существования, достались одни приятные слова, которые я иногда слышу и которых не заслуживаю».

Леонид Пастернак славился мастерством быстрого, схватывающего движение рисунка, что роднит его с французскими импрессионистами. Может быть, именно поэтому его тяготила техника масляной живописи, и его этюды зачастую сильнее законченных картин. Любовь к художникам итальянского Возрождения толкала его писать большие живописные работы, как «Поздравление» (1915). Позднее, уже в

Берлине по рисунку к «Поздравлению» был выполнен знаменитый портрет Бориса Пастернака, проработанный с натуры во время последнего свидания отца с сыном в 1923 г.

Дочь художника, Жозефина Леонидовна Пастернак, вспоминала праздничный день серебряной свадьбы своих родителей 14 февраля 1914 г., ставший сюжетом картины: «Помню, как гостиная и другие наши комнаты стали переполняться гиацинтами и мимозами, гвоздиками и ландышами, лилиями, розами – все больше поздравлений, телеграмм. Помню, как стали переставлять мебель для вечера, отодвигать к стенам мешавшие вещи в самой большой комнате – папиной мастерской, как установили два‑три стола, превратившихся в один длинный – для вечернего пиршества… Отец («Не люблю я празднеств этих») поглядывал на маму, боялся за ее сердце, за переутомление. И помню: Боря накупил и разбросал по сиявшему сервировкой и закусками обеденному столу пучки первых в этом году фиалок. Раздавались тосты, речи, веселые голоса, искрилось шампанское. Впоследствии отец запечатлел утро этого дня на большом холсте».

Четверо детей Пастернаков, изображенные на этой картине, с глубокой нежностью вспоминали атмосферу родительского дома.

Голодные и холодные зимы военного коммунизма привели к ухудшению здоровья и болезням. В 1921 г. Леонид Пастернак с женой и дочерьми получил разрешение на выезд в Германию для лечения. Казалось, что они уезжают из Москвы, с Волхонки на год‑другой, но им так и не удалось вернуться. Благодаря замужеству младшей дочери Леонид Пастернак с женой незадолго до начала Второй мировой войны смогли переехать в Англию, где художник и скончался 31 мая 1945 г.

Братья Борис и Александр ездили в Берлин со своими молодыми женами в 1922–1924 гг. Эти поездки были последним свиданием сыновей с родителями. Затем они лишь переписывались.

Волхонка, дом 14

Переезжая с Волхонки на новую квартиру, Борис Пастернак перебирал работы отца, оставшиеся после его отъезда, и писал ему 6 января 1928 г.: «Я снова до основанья, нет, до каждой бумажки пересмотрел и ощупал руками разновременные свидетельства почти что шестилетнего существованья, если начать счет с комплектов «Артиста» (журнал. – А. В.)… Какое чувство гордости охватывало меня при этом не раз и не два, как во всем немногословии становилось мне ясно, что только эта жизнь и состоялась и имела место, завидно достойная, честная, реальная, до последней одухотворенности отмеченная талантом, удачами, счастливой плодотворностью; как ничего не было потом прибавлено к ней; как самое большое, что я потом мог сделать, это сохранить неопороченным на некоторой высоте то доброе имя, которое готовым получил от вас с более широким, свежим, значительным и счастливым наполнением».

В октябре 1932 г. Борис Пастернак вновь вернулся на Волхонку вместе со своей новой женой Зинаидой Николаевной Нейгауз, о чем он сообщал отцу 18 октября. Из этого письма мы узнаем крайне интересные подробности: «Старая квартира пришла в окончательный упадок. На Волхонке, когда мы переехали, не было ни одного целого стекла в оконных рамах, плинтусы не только прогрызены, но и сорваны крысами, в одной из комнат (крыша худая) текло с потолка и во время дождей пришлось подставлять ванну; и во все время нельзя было добиться ничего от домоуправления за совершенным отсутствием стекол и прочих нужных материалов».

Окна в доме на Волхонке вылетели во время взрыва храма Христа Спасителя. Можно потому себе представить, сколько взрывчатки заложили под храм‑исполин. Этот же взрыв вызвал и миграцию крыс, заполнивших все близлежащие переулки.