Волхонка. Знаменка. Ленивка. Прогулки по Чертолью

В своей книге «Записки собирателя» академик А. Сидоров, крупнейший советский книговед и искусствовед, кстати тоже подаривший при жизни свое богатейшее собрание графики и экслибриса государству, хорошо знавший и высоко оценивавший коллекцию Зильберштейна, дал такую характеристику помешательству, которое овладевает не самыми худшими представителями рода человеческого: «Собирательство может быть спортом. Для него нужны умение и удача. Собирательство может быть страстью. Для осуществления ее нужны настойчивость и счастье. Собирательство может быть искусством. Для того чтобы такой стала деятельность коллекционера, нужны все указанные выше качества: и умение находить, и удачливость, и настойчивость поиска, и любовь к предмету, и – совершенно неоспоримо – знание его. Собирательство может быть наукой. Первое требование здесь – иметь цель. Уметь ограничивать свою страсть, и свой спортивный азарт, и самую свою удачу подчинить соображениям нужного. Свой вкус также уметь поставить на второй план, руководствуясь не только знанием предмета, но и сознанием цели. Если собиратель историко‑художественной коллекции – картин, марок, книг, открытых писем, репродукций – видит, что в собрании его пробел, который надо заполнить в интересах целого, и заполнить таким примером, который субъективно собирателю не нравится, коллекционер‑ученый сумеет это свое «не нравится» подчинить общим интересам целостной полноты своего собрания. Потому что будет он всегда помнить, что собирает он не только для себя: для других, для современников и потомков, для родной страны».

Как началось для Зильберштейна собирательство картин? «Случилось так, что с юных лет я был одержим любовью к русской литературе и к русскому изобразительному искусству, уже с той поры ставшими для меня бескрайним океаном прекрасного», – вспоминал он.

Живя в Одессе и будучи еще студентом, в свободное от лекций и семинаров время пропадал Илья Самойлович в лавочках антикваров и букинистов. Но самое большое потрясение он, по его собственному признанию, пережил, когда в его руки попали годовые комплекты журналов «Аполлон» и «Старые годы». Они были сданы на комиссию известным в городе коллекционером, инженером‑строителем по профессии М. Брайкевичем. А вскоре перед взором очарованного репродукциями юноши предстали оригиналы рисунков художников «Мира искусства»: Серова и Бенуа, Бакста и Сомова, Добужинского и Кустодиева. Он увидел картины на выставке в университете. Брайкевич устроил выставку перед тем, как подарил произведения русских художников городу. Вот тогда‑то, стоя перед полотнами и рисунками, Зильберштейн дал себе слово, что когда‑нибудь и у него будет такая же великолепная коллекция, которую он тоже подарит людям.

Когда Зильберштейну было семнадцать лет, он приобрел два рисунка Бориса Григорьева для его книги «Расея». Они и положили начало его коллекции. Со временем приобретшей такие размеры, что никакая квартира не смогла бы вместить такое обилие живописных полотен, акварелей и графических листов.

О значимости собрания можно судить по такому факту: когда фронт в 1941 г. придвигался к Москве, Комитетом по делам искусств при Совете Министров СССР было принято решение эвакуировать в тыл наряду с музейными сокровищами и наиболее значимые личные собрания. Таковыми были признаны коллекции балерины Е. Гельцер, певицы Л. Руслановой, искусствоведа и литературоведа И. Зильберштейна.

Репрессии обошли Зильберштейна стороной. А вот уже после смерти Сталина в 1959 г. редакцию «Литературного наследства» чуть было не разогнали. Зильберштейна обвинили в публикации любовных писем Лили Брик к Маяковскому в очередном выпуске «Литературного наследства» – книге «Новое о Маяковском». Было вынесено постановление ЦК КПСС о вредности этой книги, создана комиссия Академии наук СССР во главе с писателем‑академиком К.А. Фединым для расследования произошедшего, по мнению ЦК, преступления. Зильберштейну припомнили и то, что ссылается он на иностранные источники…

Высоко ценивший Зильберштейна Корней Чуковский записал 27 апреля 1959 г. в своем дневнике разговор с Фединым, соседом по Переделкину:

«– Создана в АН комиссия, – сказал Федин. – Я председатель.

– Вот и хорошо! Вы выступите на защиту Зильберштейна.

– Какой вы чудак! Ведь мне придется подписать уже готовое решение.

– Неужели вы подпишете?

– А что же остается делать?!

И тут же Федин стал подтверждать мои слова, что Зильберштейн чудесный работник, отличный исследователь, безупречно честный, великий организатор и т. д. Бедный Федин. Вчера ему покрасили забор зеленой краской – неужели ради этого забора, ради звания академика, ради официозных постов, которые ему не нужны, он вынужден продавать свою совесть, подписывать бумаги…» Приведенный разговор вряд ли нуждается в комментариях.