Волхв

– Но вы, должно быть…

– С нами чуть истерика не сделалась. Мы ведь ждали совсем иного предложения – того, что вычислили с самого начала. Но он сразу перешел к условиям. – На лице ее и сейчас читалось изумление. – Тысячу фунтов каждая получает после оформления контракта. Еще тысячу – по окончании съемок. Плюс по сто фунтов в месяц на личные расходы. Которых, как теперь ясно, почти не предвиделось.

– О господи. Вы хоть сколько-то получили?

– Задаток. И деньги на расходы… помните то письмо?

– Потупилась, словно боясь показаться меркантильной; разгладила ворс коврика. – Потому-то мы сюда и угодили, Николас. Дикость какая-то. Мы ж палец о палец не ударили, чтоб их заработать.

– И о чем был этот пресловутый фильм?

– Съемки должны были проходить тут, в Греции. Сейчас объясню. – Искательно заглянула мне в глаза. – Не считайте нас полными растяпами. Мы не завопили «Да!» в первый же день. Скорее наоборот. А он повел себя безупречно. Прямо отец родной. Конечно, ничего нельзя решать с наскока, нам нужно время, чтобы навести справки, посоветоваться с агентом – а на самом-то деле никакого агента у нас тогда не было.

– И дальше что?

– Нас отвезли домой – в наемном «роллсе» – обдумывать свое решение. В чердачную квартирку в Белсайз-парк, смекаете? Точно двух Золушек. Он был очень хитер, открыто на нас не давил. Мы с ним встретились еще дважды – или трижды. Он вывозил нас в свет. В театр. В оперу. Ни малейшей попытки уломать нас порознь. Я столько всего пропускаю. Но вы знаете, на что он способен, если хочет вас очаровать. Точно ему доподлинно известно, где в жизни белое, а где черное.

– А что думали на сей счет окружающие? Ваши друзья

– и тот режиссер?

– Считали, что надо проявлять осторожность. Мы нашли себе агента. Он не слыхал ни о Морисе, ни о бейрутской студии. Но вскоре собрал о ней сведения. Она поставляет коммерческие ленты на арабский рынок. В Ирак и в Египет. Морис нам так и сказал. Объяснил, что они жаждут пробиться к европейскому зрителю. Ливанская студия согласилась финансировать картину затем лишь, чтоб уменьшить налоговые отчисления.

– Как она называется?

– Киностудия «Полим». – Она произнесла название по буквам. – Включена в список кинокомпаний, как его там. Биржевой реестр. Весьма уважаемая и вполне преуспевающая, как выяснил наш агент. И контракт, когда до него дошло дело, не вызвал подозрения.

– А Морис не мог подкупить агента?

Вздохнула.

– Нам это приходило в голову. Но, думаю, подкуп тут был ни к чему. Дело, видимо, в деньгах. Деньги лежали в банке, рукой подать. Они-то не поддельные. Нет, мы понимали, что рискуем. Другой вопрос, если б речь шла об одной из нас. Но мы же вдвоем. – Пытливо взглянула на меня исподлобья. – Вы вообще верите тому, что я рассказываю?

– А что, зря?

– Похоже, я не слишком доходчиво объясняю.

– Очень доходчиво.

Но она бросила на меня еще один взгляд, сомневаясь, верно ли я понимаю причины их явного лопоушества; и опустила глаза.

– Был и другой момент. Греция. Я ведь изучала классику. И всю жизнь мечтала сюда попасть. Устоять было невозможно. Морис твердо обещал, что между съемками мы все вокруг объездим. И сдержал слово. Знаете, здесь – это здесь, а остальное было сплошным праздником. – Она снова смутилась, поняв, что для меня-то тут никаких праздников не предвидится. – У него сказочная яхта. Там чувствуешь себя принцессой.

– А ваша мать?

– О, Морис и это учел. Когда она приехала в Лондон нас навестить, настоял на встрече. Запудрил ей мозги своей обходительностью. – Горькая усмешка. – И богатством.

– Она знает о том, что происходит?

– Мы пишем ей, что продолжаем репетировать. Незачем ее волновать. – Состроила рожицу. – Психовать без толку она горазда.

– А фильм?

– Экранизация повести на народном греческом, фамилия писателя – Теодоритис, вы о нем слыхали? «Сердца трех»? – Я покачал головой. – На английский, очевидно, эта повесть не переведена… Написана в начале двадцатых. Там про двух англичанок, кажется, дочерей британского посла в Афинах, хотя в книге они не двойняшки, во время первой мировой в выходной день они отправляются на остров и…

– Одну из них, случайно, не Лилией Монтгомери кличут?

– Нет, слушайте дальше. Так вот, остров. Там они знакомятся с греческим литератором – он поэт, болен туберкулезом, одной ногой в могиле… и он влюбляется в сестер по очереди, а они в него, все страшно несчастны, а чем кончается, можете сами догадаться. На самом деле повесть не такая уж дурацкая. В ней есть аромат эпохи.

– Вы ее прочли?

– Кое-как. Она довольно короткая.

– Ксерете кала та неа элиника? – спросил я по-гречески.

На народном, гораздо более беглом и правильном, нежели мой собственный, она ответила, что изучала и начатки новогреческого, хотя древнегреческий похож на него куда меньше, чем принято считать; и гордо посмотрела на меня. Я почтительно притронулся рукой ко лбу.

– Он и сценарий нам в Лондоне показал.

– По-английски?