— О жестокосердый юнец! — хмурился Арнульф, грозя Хагену пальцем, точно дедушка — внуку-шалопаю, краснея от смеха. — Как ты дерзнул сравнивать меня с останками святош, на которые проповедники ловят паству, точно на наживку?! Тем более, что я пока жив… да, потешил, потешил, вот уж спасибо. К чему это я? — Седой убрал пряди со лба, сел, откинулся на спинку плетёного кресла. — А вот к чему, друзья. Замысел ваш хорош, я сам во время былое проворачивал подобные дела. Надо, конечно, много уточнить, довести до ума, но время терпит. Всё упирается в средства. Вы до сих пор ходите на Краковой «Старухе»? Помнится мне, «Аургельмир» отошёл Орму Белому, с клабатером и прочей ватагой.
— Средства есть, — заверил Хродгар. — Мы тут разжились блеском огня курганов…
— Уж скорее нагрудными пряжками Фрейи, — подмигнул Седой, — Фрейи Коллинга, если не ошибаюсь. О да, друзья мои, я всё знаю, не надо делать такие большие глаза. Слухи обогнали вас на пару дней. Эх, жаль, меня там не было! Сколько у вас имеется?
— А сколько у нас имеется? — спросил Хродгар. — А, Лейф Казначей?
— Чуть меньше трёх тысяч гульденов, — ответствовал Кривой Нос.
— Эрлингова борода! — присвистнул Арнульф. — На что вам этот поход, разделите деньги да прогуляйте, как положено! Не назову я вас разумными, коль не поступите так.
Викинги переглянулись и засмеялись. Торкель сказал:
— Эрлинг мне свидетель, я предлагал сделать, как ты говоришь, но эти… гхм… возомнили себя волками да вепрями. Мы же, собственно, затем и отправились в Гримсаль, чтобы добыть денег для этого похода.
— Как-то у вас всё через жопу получилось, — заметил Арнульф.
— Все девять миров получились через жопу, — проворчал Хаген. — Не надобно много ума, отваги и чести — поделить добычу по пятьсот гульденов на брата да спустить на пиво и шлюх. Но тот не зовётся викингом, кому без надобности ум, отвага и честь, не так ли? К тому же, думается мне, в Эйреде каждый из нас получит столько серебра, сколько в жизни не видал. Это не считая бесценной славы, разумеется.
— В Эрвингарде мы взяли… сколько? — поддержал хозяйственный Лейф. — Сорок тысяч гульденов? А представь, сколько таких Эрвингардов по всему Маг Эри!
— Нет, у вас точно морды треснут, — со смехом покачал головой Арнульф.
— А кстати, — Хаген не сдержал зевок, быстро сделал вид, что приложился к чарке, потёр переносицу, — что это за гости, ради которых ты приоделся?
— Ведомо кто, — насмешливо бросил Арнульф. — Рагнвальд Жестокий и Унферт Алмарец. Их ко мне прислал Орм Белый. Видать, прийти самолично счёл ниже своего достоинства.
И, глядя на удивлённые лица викингов, пояснил:
— Я тоже не сидел, сложив крылья. Получил вашу весточку, прикинул клюв к ветру и предпринял кое-какие меры. Так что, коли всё сложится удачно, с нами на китовую тропу отправится не меньше пятисот бойцов на десяти судах. Но, — добавил Седой, — никак не больше тысячи.
— Мать моя хекса, — пробормотал Бьярки сквозь дрёму.
Арнульф Иварсон жил на Эйковом Дворе, у самого подножья горы Фленнскалленберг. Собственно, не на самом дворе, не за оградой хутора, а рядышком: там стоял какой-то сарай, Арнульф же купил его, приказал снести и построить крепкую тёплую хижину. С очагом, новомодной печной трубой, застеклёнными окнами, отхожим местом за перегородкой, чтобы и не пахло, и зад зимой не морозить, — короче говоря, со всем, чем положено. На деньги, которые остались у него после похода на Эрсей, он мог бы купить весь хутор, но Эйк Эйкинг и кьяру Керима не продал бы свой двор, да и сарай у ограды уступил неохотно.
Рассчитывал, что старик скоро отправится к предкам, а замечательное жильё присовокупится к имуществу рода Эйкингов. Тем более, что под старым дубом подрастают дубки молодые, скоро обзаведутся своими липами льна — новый домишко не помешает.
На Эйковом Дворе, как и на всяком большом хуторе, было полно народу. Родичи-одальманы, домочадцы, хусманы, рабы, вольноотпущенники, ближняя и дальняя родня, всякие гости — короче, всё как у людей. Днём спорилась работа, вечерами кипели гулянки. Стар был Арнульф — бегать за грудастыми куропатками в святую рощицу на склоне горы, работать даже не пытался: мало что умел делать из того, что потребно в хозяйстве, да и гордость викинга не позволяла; а ещё не было нужды. Вовсе. Морской король жил не подаянием, а всходами ратных трудов, золотым и серебряным зерном, политым кровью. Говорили, у него в сундуках больше монет, чем листьев на старом дубе, росшем посреди усадьбы, но проверить никто не осмелился.
Ну, просто на старом дубе слишком много листьев.