Волки и вепри

Арнульф ничего особого не делал: пил, особенно со старым Гримом Тесаком, иногда выбирался в лес или на море, часто бывал в Скёлльгарде, беседуя с разными людьми да наставляя юных гравикингов. Порою на праздники на Эйковом Дворе собирались жители окрестных селений, нарочно чтобы послушать старого моряка. Тогда Седой облачался в лучшие одежды, брал в руки хозяйскую арфу и погружался в пучины памяти, перебирая струны пальцами, более привычными к мечу и веслу. Голос его то лился могучим потоком, полным ветра, гнева и полосатых парусов, то кипел пенным жерлом бури, то дрожал от ярости и боли по павшим соратникам, но — ни разу не слышали от него старческого дребезжания ржавых кольчуг и сношенным подков. Арнульф низал слова на струны, пел ли песни, говорил ли висы или просто рассказывал сагу, сплетая пряди кровавых лет и беспокойных зим в бесконечную историю — арфа в его руках оживала чудо-птицей, завораживая слушателей.

А сам старик вспоминал своих людей, Фрости Сказителя да Гильса Голос Альвов, и сокрушался втихомолку, и горько насмехался над своими жалкими потугами. Каждую песню надо петь так, чтобы замирали сердца; каждую сагу надо рассказывать так, как она случилась; а он, Арнульф сэконунг, не мог положиться ни на свою память, ни тем паче — на пальцы да на голос.

И тогда он вспоминал своих волчат, а чаще других — Хагена Лемминга. Мелкого живучего засранца, который удержал его, старого викинга, три лишних зимы на дороге чайки. Сына короля двергов и королевны вестафритов, юного скальда, знатока рун и неплохого рассказчика. С которым он распрощался четыре года назад.

А вместе с ним — и с лебединой дорогой, с холодным курганом славы.

С Морем.

Именно Хаген убедил тогда Седого Орла остаться во главе ватаги ещё на некоторое время. К немалому зубовному скрежету Орма Белого. По весне драккар «Аургельмир» вышел из Равенсфьорда, словно змей из пещеры, и разинул пасть на весь этот мир. Три года братья ходили под началом Арнульфа, на запад и на восток, и всюду холодный ветер студил братьям спины, а суровые и насмешливые боги Севера посылали то удачи, то невзгоды. Младшие викинги многому научились, из бестолковых щенят превратились в зубастых волков с ледяными глазами, а старшие просто позабавились на славу и разжились добром. Однако ветра продували насквозь тощего Иварсона, оставляя на рёбрах иней, в пояснице — ломоту, а в груди — кашель. О, давно уже разменял Арнульф сэконунг седьмой десяток зим! И так получилось, что на четвёртый год он никуда не отправился, а продолжил те речи, что начал ещё в Равенсфьорде.

И тут уж никто перечить не посмел!

Тогда же разделилась и стая Седого. Корабль отошёл Орму Белому: тот нашёл, чем за него заплатить, а Хродгар, юный вождь, конечно, не нашёл. Да и не отдал бы ему Арнульф ладьи: не дорос ещё, водить пенными полями резной дракон, и вепри битвы за тобой не пойдут, будь ты сто раз Тур и двести раз — Убийца Полутролля. Пошли за Ормом — всей ватагой.

Ну, почти всей.

Никого не удивило, что Хродгар отказался служить новому хёвдингу. Никого не удивило, что Хаген, Торкель, Бьярки и Лейф присягнули не Орму, а своему бритоголовому сверстнику. Но многие дались диву, когда Крак сын Траусти, неизменный кормчий Арнульфа, переложил свои пожитки на борт «Старухи» да отвязал её от «Аургельмира» со словами:

— Мы не уживёмся с тобой, Орм Эриксон. Сам знаешь.

— Ну, теперь знаю, — безразлично пожал плечами Орм, хотя было видно, что ему жаль терять такого умелого стернмана.

Присягать на верность Хродгару Крак не стал, однако служил кормщиком под его началом, хотя бы и на своём судне. К обоюдной выгоде.

Но трижды было достойно изумления, что Хравен сейдман, сын Уве Рыжего, великий колдун, прозванный Хильдеброг — Боевое Знамя, — также отказался служить Орму Белому. Сказал, что, мол, раз уж ворона от змея улетела, то и ворону пора бы. Впрочем, Орм был наслышан о дерзких речах, которые Хравен бросил в лицо его высокородному дядюшке Сигурду, а потому мало его отговаривал. Тем более, что сам Белый был обязан чародею жизнью, а такие долги редко радуют властолюбцев, и немного счастья каждый день видеть живое напоминание о долге.

Ватага Хродгара сына Хрейдмара — всего семь человек, не считая Торкелевой псины — ходила в походы на скейде «Старуха», обычно — под началом какого-либо из уважаемых морских вождей, а порою — сами по себе. Никогда не клялись в верности никому, кроме друг друга, но всегда верно служили нанимателю, не покидая поля боя до срока и не бросаясь первым делом грабить да насиловать, хотя скаредного Лейфа часто трудно было удержать от первого, а Торкеля и Бьярки — от второго. Потом просаживали всё до последнего эйрира в Гравике или где получалось остановиться на зиму, а по весне снова искали счастья на дороге чайки. Иногда торговали, иногда проворачивали разные дела на свои страх и удачу. Вроде того, что вытворили в Гримсале, хотя там было, пожалуй, сложнее всего. Но ведь и кусок там выгрызли не скудный!