Волнолом

Пожав плечами, Генрих сунул очки в карман — смысла в них сейчас не было, а глаза уставали быстро. Да и вообще, он предпочёл бы не использовать оптику в присутствии бывших коллег по «тройке» — на их фоне казался себе ущербным.

Боец, шедший первым, поднялся на крыльцо и решительно постучал. Прислушался. Не дождавшись реакции, обернулся, кивнул своим. Один из напарников быстро шагнул к нему, держа металлический компактный таран. Генриху доводилось наблюдать такие штуки в работе. Неказистый с виду цилиндр, приблизительно два фута в длину, был усилен светом и вышибал любую дверь с одного удара.

Это мгновение впечаталось в память Генриха, как фантастический цветной фотоснимок. Дюжий боец с тараном в отведённой руке, его напарники, готовые рвануться вперёд, окна с закрытыми занавесками, чёрная ворона на красном гребне мансарды, солнечный диск над крышами и косые тени домов.

Потом, вспоминая произошедшее, он придёт к мысли, что именно этот миг стал последним кадром прежнего мира; его, Генриха, личной точкой невозвращения. Хотя, с позиции чистой логики, все началось за три дня до этого, когда убийца нанесла свой первый удар. А если копать совсем глубоко — так и вообще двадцать пять лет тому назад, когда Сельму не допустили к эксперименту, и у неё от обиды съехала крыша. То есть, как выразились бы люди в белых халатах, произошли необратимые изменения в психике. И, наконец, философы, которые всюду суют свой нос, не преминули бы уточнить, что в этой драме Сельма играет, конечно, главную роль, но роковой момент настал ещё раньше, когда Роберт фон Вальдхорн сошёл с поезда и нанял извозчика…

Таран ударил в дверной замок.

Дощатая дверь застонала, дрогнула. Но вместо того чтобы распахнуться, лопнула и рассыпалась, как яичная скорлупа. Из проёма, сметая людей с пути, вырвался маленький тугой смерч. Он подхватил доски, поднял их в воздух. С хрустом выдрал брусья, составлявшие раму, оторвал от крыльца ступеньки. Остро блеснули гвозди.

Смерч радостно взвыл и сгинул так же внезапно, как появился. А там, где прежде было крыльцо, теперь стояло нечто кошмарное — то ли заготовка для пугала, то ли безголовый скелет, сложенный из досок и брусьев. Как будто игрушку из детства — спичечную фигурку — кто-то превратил в великана.

Теперь великан ожил.

Шевельнулся, проверяя подвижность. «Спички» не рассыпались, скреплённые неведомой силой. Гвозди стали когтями.

Ближайший боец схватился за револьвер, но выстрелить не успел. Тварь метнулась к нему. Железные когти ударили по руке, разодрали в клочья. Хлынула кровь, револьвер отлетел к стене.

«Скелет» развернулся к следующему противнику. Тот отпрянул, поднимая оружие. Усиленная пуля разнесла в щепки одну из досок. Великан издал пронзительный визг, хотя не имел даже подобия рта. Уклонившись от повторного выстрела, он достал-таки бойца, опрокинул навзничь.

Клумбу заволокло пороховым дымом. Вспышки выстрелов сверкали, как молнии среди туч. Люди палили остервенело, всаживая в монстра пулю за пулей. Тот вертелся волчком, визжа, как три лесопилки сразу, и упорно не желал подыхать.

Когда наконец стрельба прекратилась, и дым немного рассеялся, дворик напоминал разорённую строительную площадку. Доски валялись от стены до ограды. Один из охотников лежал с разорванным горлом, другой стоял на коленях, зажимая рану в боку.

Полуоглохший Генрих потряс головой, приходя в себя. Сообразил, что схватка продолжалась всего секунд пятнадцать, от силы — двадцать.

Либхольц присел рядом с раненым, готовя заживляющую повязку со световыми волокнами. Ещё один пострадавший, которого тварь атаковала первым, сдавленно ругался, пока ему перетягивали руку жгутом. Остальные быстро перезаряжали оружие.

Вот, значит, как. Сельма не могла напрямую воздействовать на бойцов, имеющих защитные знаки. Поэтому натравила на них ожившую дверь.

Проще некуда.

У Генриха мелькнула робкая мысль, что все происходящее — просто сон, похмельный кошмар. Ещё секунда — и он, Генрих, проснётся в тесной квартирке и вздохнёт с облегчением. И, может, потом даже посмеётся.

Потому что в реальной жизни деревяшки не оживают.

Никакая светопись на такие фокусы не способна — даже чисто теоретически. Так он, во всяком случае, полагал до сих пор. Увиденное сейчас — уже не наука, а колдовство из старинных сказок.

А ведь это только начало — группа даже не вошла внутрь.

— Теодор, отзывайте их. Будет хуже.

— Заткнитесь, Генрих. — Голос генерала звучал бесцветно и страшно.

Один из бойцов, уцелевших в схватке, запрыгнул в дверной проем. Остальные последовали за ним. Мучительно тянулись секунды.

Под ногами содрогнулась земля.

С крыши посыпалась черепица. Из дома донёсся крик. За занавесками на мгновение потемнело, будто там, внутри, наступила и тут же кончилась ночь. Захлопали выстрелы, два стекла разлетелись вдребезги.

Потом все стихло.

Генерал двинулся к калитке, расстёгивая на ходу кобуру. Генрих хотел сказать ему, что это глупость, ребячество и вообще — курам на смех, но только махнул рукой и поплёлся следом.