Волнолом

Политический центр тяжести смещался к востоку. Государство, фундамент которого заложили франкские короли, стало именоваться Regnum Teutonicorum. Но со временем и это название было отправлено в пыльный чулан истории. Сегодня страна зовётся Девятиморьем, что как нельзя лучше отражает суть дела, а столица вот уже три столетия сверкает в устье Прейгары.

Династия, к которой принадлежит и нынешний король Альбрехт, заняла трон на излёте средневековья. Её основатель — король Бертольд Странный — привёл к покорности народы и племена, живущие в правобережье Белой реки, и, таким образом, окончательно застолбил государственные границы. А ещё он очень не любил Рим во всех его ипостасях. Короля раздражал и рухнувший античный колосс, что растратил в оргиях былое величие, и новый город, приютивший папский престол.

Бертольд сразу нашёл общий язык с церковным реформатором Марком Рюттелем. И заявил, что ему, королю, не нужен императорский титул, требующий благословения папы. Ведь главное — не титул, а суть.

Если курия ожидала, что рано или поздно Бертольд приползёт на коленях, вымаливая прощение (как случалось прежде с иными проштрафившимися правителями), то она просчиталась. Её влияние к тому моменту уже ослабло. По сути, закат папской власти начался ещё в эпоху франкских завоеваний. Историки видят причину в том, что курия слишком долго не решалась признать чернильное зрение богоугодным делом. Иерархам, похоже, просто не повезло — среди них не нашлось ни одного человека с даром.

Как бы то ни было, правители Девятиморья, начиная с Бертольда, перестали короноваться в Риме. И хотя государство по факту было империей в самом что ни на есть хрестоматийном виде, на троне скромно сидел король.

Политику правящей династии с тех времён можно описать двумя словами — закрепление и централизация. Завоевательные походы наконец прекратились. Короли понимали — уже захвачено столько, что переваривать придётся не один век. Оставили в покое даже наглую Лузитанию — тем более что пограничный хребет, согласно достоверным источникам, был обработан светописью, и любой перевал грозил стать ловушкой. И уж подавно никто не хотел соваться к загадочным восточным соседям, утвердившимся за Белой рекой.

В своей же стране король всячески прижимал правителей рангом ниже — всех этих курфюрстов, маркграфов и прочих герцогов. Внутренние границы между владениями размывались, территория становилась более однородной.

В то же время двум влиятельнейшим и богатейшим родам — Стеклянному и Железному дому — была дарована особая привилегия. Только они могли предлагать кандидатов на должность канцлера, а король выбирал одного из этих предложенных. В результате, «стекольщики» и «жестянщики» увлечённо грызлись между собой, сражаясь за благосклонность монарха, и почти не отвлекались на глупости вроде заговоров против короны.

Официально всегда подчёркивалось, что, принимая решение, его величество беспристрастен, как эллинская богиня Фемида. В самом деле, канцлеры назначались то от одного, то от другого дома. Две победы подряд считались большой удачей. Лишь в девятнадцатом веке эта традиция была сломана — Стеклянный дом оккупировал вожделенную резиденцию на восемьдесят лет с лишним. Благодарить за это стоило, прежде всего, Старого короля, который трижды делал выбор в пользу «стекольщиков».

Чем руководствовался монарх-долгожитель? Существовали разные версии. Согласно одной из них, король видел, что «железные» и так заметно усилились благодаря своим фабрикам и машинам. Поэтому нужен был некий противовес.

Генриху это казалось вполне логичным — впрочем, он никогда не считал себя знатоком политэкономии и судил, наверно, слишком поверхностно. Ему достаточно было помнить, что в недавней истории была такая страница — Стеклянный век. Не самое ужасное время, что бы там ни говорили «жестянщики».

С этой мыслью Генрих заснул.

Наутро настроение оказалось неожиданно бодрым. Позавтракав, он закурил трубку и огляделся в поисках свежего номера «Столичного наблюдателя» — Эльза всегда выкладывала газету на стол. Но быстро сообразил, что сегодня — выходной, воскресенье, и новости узнать не удастся.

Мысли невольно возвращались к расследованию. Генрих досадливо чертыхнулся — вчера ведь сам себя убеждал, что можно забыть обо всём со спокойной совестью. Но что поделаешь, была у него такая черта — возникал раздражающий дискомфорт, будто комар над ухом зудел, если в порученном (пусть даже опротивевшем) деле оставалась незавершённость. Доброжелатель назвал бы это профессионализмом, сам же Генрих страдал и злился.

Сейчас он вспомнил, что у него ещё есть непрочитанная книжка про Жжёный Лог. Кроме того, было чувство, что факты, которые уже стали ему известны, готовы сложиться в единую и осмысленную картину. Не хватает только какой-то малости, подсказки, чтобы предугадать дальнейшие действия «фаворитки».

Понимая, что ничем хорошим это не обернётся, Генрих взялся за телефон.

— Слушаю. — Генерал, как и ожидалось, оказался в конторе. Ну да, сейчас не до выходных.