Волнолом

Они свернули на мост, поравнялись с резиденцией канцлера, стоявшей на островке. Уже догадываясь, какой сюрприз его ждёт, Генрих всё равно испытал волнение, когда на фасаде вместо надоевшего циркуля сверкнула линза в оправе. Символ Стеклянного века, который в одночасье вернулся.

И снова Генрих задумался — а как бы он реагировал, если бы был не в курсе, какой ценой всё это проделано? Если бы не стал свидетелем ритуала?

Ведь он теперь — светописец-уникум, а светопись в новом мире становится высшей ценностью. То есть, по сути, он одним махом вошёл в элиту. Не в политическом смысле, само собой, но политикой он никогда и не увлекался.

Да, если рассуждать абстрактно, звучит неплохо.

Но в том-то и проблема — всё происходит не с абстракциями, а с живыми людьми, которых приносят в жертву. Мир меняется не сам по себе, а по воле свихнувшейся хитрой стервы. И если в её голове рождаются великие замыслы, то это не вдохновляет, а вызывает страх.

А ещё в этом мире нет прежней Анны…

— Приехали, Генрих.

Особняк супругов фон Вальдхорн располагался недалеко от королевского замка, хоть и на другом берегу реки. Барон и король могли бы, вооружившись биноклем, разглядывать друг друга из окон, если бы у них вдруг возникла такая блажь.

Поскольку визит к барону был деловым, Генрих ожидал, что их проводят в кабинет к хозяину дома. Но слуга распахнул перед ними двери гостиной. Там мягко горели лампы, шторы были задёрнуты. Османский ковёр на полу — каштаново-красный, с невероятно сложным орнаментом — пружинил, скрадывая шаги.

Роберт фон Вальдхорн, сидевший у камина, поднялся навстречу гостям:

— Прошу вас. Спасибо, что приняли приглашение.

Барону, как быстро прикинул Генрих, сейчас должно было быть лет семьдесят, но выглядел он моложе. Благородная седина без малейшего намёка на лысину, прямая осанка, цепкий и внимательный взгляд. Здоровье он явно поддерживал не без помощи светописи — но дозированно, умело, чтобы не было побочных эффектов. Оно и понятно — советнику короля, в отличие от светских красоток, ясность ума необходима, как воздух.

— Ваше приглашение — честь для нас, герр барон, — сказал ректор проникновенно. — Позвольте представить — Генрих фон Рау, наш выпускник, а потом и преподаватель. Как и вы — с факультета светописи.

— Очень приятно. — Хозяин мазнул равнодушным взглядом. — Выпьете что-нибудь, господа? Есть превосходный аквитанский коньяк. Как раз для такой погоды.

Генрих подумал, что барон не похож на себя из сна. Дело не в возрасте — просто есть ощущение, что это совершенно разные люди. Тот обмирал при виде деревенской девчонки, а этот цедит вежливые фразы, ни разу не улыбнувшись. Какой из них настоящий? Наверно, всё-таки тот, а этот просто напялил маску — он же придворный, ему в этом смысле не привыкать…

Барон тем временем объяснял, как распорядиться его пожертвованием. Деньги, как ни странно, предназначались не «чернильному» факультету, а историческому. Речь, в частности, шла о систематизации архивов, которые относились к последним годам правления Старого короля. Ректор важно кивал, делая пометки в блокноте.

— Впрочем… — Хозяин протянул собеседнику кожаную папку с тиснением. — Все подробности изложены здесь. На этом, полагаю, можно закончить. Чек, как вы помните, я подписал в субботу.

— Да-да, разумеется.

— В таком случае, господа, если у вас больше нет вопросов…

— Если позволите, герр барон. — Генрих остался сидеть, хотя ректор уже начал выбираться из кресла. — Вы сказали, что история — ваше давнее увлечение. Я прекрасно вас понимаю. Без знания прошлого трудно давать советы монарху. Но всё же — почему вас интересует именно та эпоха?

— Генрих! — укоризненно сказал ректор.

— Всё в порядке. — Барон взглянул на Генриха с любопытством. — Я мог бы ответить вам, герр фон Рау, что именно в те годы закладывались основы политики, которую мы проводим сегодня. И это будет чистая правда. Но в данном случае есть и другая причина, вполне банальная. Эпоха Старого короля — это моя юность, взросление, первый карьерный взлёт. И много других приятных деталей, составляющих прелесть человеческой жизни. Вас удовлетворил мой ответ?

— О, несомненно. Вы ведь уже тогда были при дворе, выполняли важные поручения — порой довольно деликатного свойства. Не только в столице, но и в провинции. В том же Дюррфельде, например.

Повисло молчание. Ректор нахмурился и, похоже, проклял тот час, когда встретил Генриха в коридоре. Барон, побарабанив пальцами по подлокотнику кресла, произнёс:

— Герр ректор, я знаю, что вы крайне занятой человек. И не хотел бы отнимать ваше драгоценное время. А ваш коллега, смею надеяться, уделит мне ещё несколько минут.

— Да, но как же…

— Не беспокойтесь, все наши договорённости в силе.

Ректор, обиженно засопев, поднялся. Не глядя на Генриха, коротко поклонился и вышел. Хозяин, взяв кочергу, поворошил догорающие полешки. Плеснул себе ещё коньяку, откинулся в кресле.

— Итак, герр фон Рау, почему вы заговорили о Дюррфельде?

— Мне кажется, у вас с этим местом связаны особые впечатления.

— Возможно. Но откуда это известно вам?