Волнолом

Из-за чего корабль вообще сгорел? То есть понятно — ветер вынес его к посольству, систему закоротило. Стечение обстоятельств, трагическая случайность. Но перед этим — почему он потерял управление? Свет на борту как будто взбесился. А ведь буквально за полчаса до того посол рассуждал о «колебаниях в структуре мира». Если они, эти самые колебания, принимают такие формы…

Ох, Сельма фон Минц, вопросов к тебе накопилось море.

Держась у стенки, Генрих двинулся навстречу зевакам. Люди выскакивали из подъездов и ресторанчиков, возбуждённо галдя и вглядываясь в дымное зарево, разбухающее над крышами. Некоторые от избытка чувств выбегали на мостовую — возницы возмущённо орали, натягивая поводья. Лошади ржали, экипажи застревали в заторах.

Лишь минут через двадцать на улицах стало тише. Все, кому не терпелось, уже убежали, остальные, собравшись в группы, делились версиями. Генрих краем уха услышал что-то про обнаглевших бомбистов.

Трезвоня на всю округу, мимо промчалась ещё одна пожарная кавалькада с баграми, шлангами и паровым насосом. Жирные голуби, сорвавшись с карнизов, в ужасе заметались над крышами.

Через пару кварталов Генрих приметил свободный таксомотор. Шофёр только что высадил пассажира и теперь, похоже, прикидывал — может, тоже к реке? Но Генрих пресёк эти поползновения, приказав:

— Пчелиная, девяносто четыре.

— Сударь, а с дирижаблем что? Вы оттуда?

— Не оттуда. Поскорее, любезный, я тороплюсь.

Локомобиль катился ходко и мягко. Генрих уже начал прикидывать, как построить разговор с Сельмой, но его отвлёк короткий чернильный проблеск — будто бестелесная змейка метнулась через салон. Машинально проследив за ней взглядом, он оглянулся и сквозь узкое окошко увидел, как тёмные ленты вьются вокруг котла.

— Стой! — заорал Генрих шофёру, высунувшись наружу.

Тот послушно ударил по тормозам. Генрих выскочил на дорогу, не отрывая взгляд от чернильных змей. Они, поплясав ещё секунд пять, мирно сползли на заднее колесо, потом соскочили на мостовую, обвились вокруг решётки канализационного стока и ухнули в глубину.

— Что случилось, сударь? — спросил шофёр. — Полагаете, с котлом что-то? Если так, то не извольте беспокоиться — работает как часы…

Из его дальнейшей тирады Генрих понял только два слова — «поршень» и «клапан». Впрочем, особо он не прислушивался. Вспоминал, как почти такие же танцы свет устроил на дирижабле перед аварией.

— Держите деньги. Дальше я сам. Вам, кстати, тоже советую поберечься — погасите котёл, переждите где-нибудь в закоулке.

— Но почему?

— День сегодня такой. Эфирные возмущения.

Шофёр посмотрел на него, как на умалишённого, но Генрих не стал вдаваться в подробности. Развернулся и зашагал по улице, высматривая извозчика. С мотором — оно, конечно, быстрее, но лошадка надёжнее.

Через пару кварталов наткнулся на очередную кучку зевак. Они стояли, уставившись на чей-то старинный особняк с колоннадой. Генрих, правда, не понял, что там можно было высматривать — вроде обычный дом, хоть и недешёвый, конечно. Может, какая-нибудь знаменитость тут проживает?

Прислушался к разговорам:

— …нет, говорит, не останусь, хоть расстреляйте…

— …прямо из стены, чёрные, стелются по-над полом…

— …плачет, трясётся — в карету кое-как усадили…

— …из подвала так тихонечко — у-у-у…

— …да сами взгляните — склеп натуральный…

Уловив последнюю фразу, Генрих присмотрелся к дому внимательнее и тоже почувствовал беспокойство. Что-то неуловимо-тоскливое, неживое пряталось за помпезным фасадом. Ощущение было смутно знакомым, хотя Генрих видел эту постройку впервые в жизни.

Какой-то господин рядом обстоятельно объяснял:

— Несчастливый дом, что тут скажешь. Прошлый хозяин его продать собирался из-за долгов. Дом-то ветхий уже, под снос. И поставлен неудобно — из-за него дорога петляет. Говорили — и впрямь снесут, дорогу спрямят. Да вот не срослось. Теперь что-то непонятное тут творится…

Генрих, не слушая больше, двинулся прочь. Он, кажется, догадался, в чём дело. Узнал эту мёртвую пустоту, что поселилась в окнах. Такая же была в глазах у Франца и у барона.

В том, «правильном», мире дом, наверно, снесли, как и собирались. А здесь он почему-то стоит. Ещё один оживший покойник, только не из плоти и крови, а из камней и досок. Хозяева об этом не знают, но всё равно ощутили потустороннюю жуть, вот и унесли ноги. Любой бы на их месте унес…

На следующем перекрёстке Генрих наконец-то поймал извозчика и через четверть часа был на Пчелиной улице. Район оказался тихий и небогатый — промёрзшие лужи, побуревшая трава на обочине, старые сады за заборами. Обиталище Сельмы на фоне соседей не выделялось. Оставалось только гадать, зачем ей подобная конспирация.

Служанка, отворившая дверь, проводила его в гостиную. Обстановка там была не то чтобы бедной — скорее, скудной. Пара кресел, диванчик, ореховый столик с гнутыми ножками. Унылый натюрморт на стене — ваза с лиловатыми астрами.

— Картину не я выбирала, — сказала Сельма, сидевшая в углу у окна.

— Не сомневаюсь, — подтвердил Генрих.

— Я надеялась, что эта хижина мне вообще не понадобится.