Волнолом

— Чтобы ускорить процесс и не засиживаться до вечера, мы разобьём поток на три группы. С одной буду беседовать я, с двумя другими — мои коллеги. Деканат любезно предоставил нам отдельные помещения. Сейчас я зачитаю список присутствующих студентов и назову для каждого номер аудитории…

Спустя несколько минут Генрих в компании товарищей по несчастью маялся перед дверью на втором этаже. Окно в торце коридора было раскрыто, за ним перешёптывались полудикие яблони. Франц, высунувшись, притянул к себе ближайшую ветку и сорвал недозрелый плод. Надкусил его, скривился и швырнул обратно на улицу.

В группе, куда определили Генриха, оказалось почему-то только семь человек. Первым вызвали Вальтера. Пробыв за дверью минут двадцать, тот вышел, пожал плечами и буркнул: «Темнят чего-то». На уточняющие вопросы только махнул рукой — мол, сами скоро услышите. Он, впрочем, всегда был немногословен.

Очередь Генриха пришла через час. Он шагнул через порог, огляделся. Майор сидел на месте преподавателя, на столе перед ним лежала фуражка, папка с тесёмками и ещё какая-то штука, похожая на перевёрнутую плоскую миску, а за спиной блестела отмытая, ещё не исписанная доска.

— Садитесь, герр Рау, — приветливо сказал человек из «тройки». — Я тут полистал ваше дело. Судя по сводной таблице коэффициентов, в момент приёма на факультет вы были на двадцать девятом месте. Имеется в виду, по уровню дара среди ваших сокурсников.

— Сейчас я на пятнадцатом.

— Да, совершенно верно. Вы демонстрируете похвальное рвение, и ваши способности развиваются. Поздравляю.

— Благодарю.

— Позвольте, я сразу задам провокационный вопрос. Как вы относитесь к нашему департаменту?

— Нейтрально. — Генрих насторожился.

— А если подробнее? Отвечайте откровенно, прошу вас. Даю вам слово, это никак не скажется на вашем академическом статусе. Беседа строго конфиденциальна. О её содержании преподаватели не узнают. Или вы боитесь ещё чего-то?

— Ничего я не боюсь, — насупился Генрих. — Отвечу прямо, извольте. Я согласен, что профессия светописца предполагает ответственность. Но не уверен, что надзор должны осуществлять непременно люди в погонах.

— То есть мастера светописи должны контролировать сами себя?

— В идеале — именно так. Внешние ограничения не идут на пользу науке.

— Мне импонирует ваш юношеский максимализм.

Вообще-то разница в возрасте между ними была не так уж и велика — лет десять-двенадцать. В отцы собеседнику майор никак не годился. Генрих хотел об этом напомнить, но удержался — только пожал плечами. Майор кивнул одобрительно и сказал:

— Да, надзор означает ограничение. Но он же задаёт верный путь. То есть, в каком-то смысле, открывает новые горизонты.

— Простите, но это, по-моему, чистой воды софистика.

Майор усмехнулся, после чего пододвинул «миску» поближе к Генриху:

— Будьте добры, положите сверху ладонь.

— Зачем? Что это?

— Всего лишь дополнительный тест, чтобы уточнить ваш световой профиль.

Генрих с некоторой опаской протянул руку. Под пальцами блеснул тёмный свет — почудилось, что ладонь погружается в чернильную мякоть. Слегка потянуло гнилью, но её перебил свежий и сладкий запах.

— Что вы чувствуете? — быстро спросил майор, следя за его лицом. — Ощущения приятные? Или наоборот?

— Смешанные. Впрочем, да — скорее, приятные.

— Превосходно. На этом, герр Рау, мы, пожалуй, закончим. На досуге подумайте над тем, что я говорил. Поверьте, в недрах Третьего департамента зреют не только возмутительные запреты, но и проекты совершенно иного рода. Я же, со своей стороны, желаю вам успехов в учёбе. Мы ещё встретимся. В следующий раз, возможно, обсудим более конкретные вещи. Всё зависит от вас.

Генрих сухо попрощался и вышел. Беседа оставила чувство недоумения, но в течение дня он ещё не раз её вспоминал, потягивая пиво с друзьями, а потом бредя домой сквозь пыльные сумерки.

Глава 10

Пробуждение было малоприятным — голова чугунно гудела, а мышцы ломило так, словно он прогулялся в прошлое не мысленно, а пешком. И до сих пор чудился тот гнилостно-сладкий запах из учебной аудитории.

Сельма ещё не проснулась — лежала, обмякнув в кресле. Генрих же пытался осмыслить то, что ему привиделось.

Он совершенно не ожидал, что заглянет не только в чужую память, но и в свою. Ожившие картинки растревожили сердце. Да, это было, было когда-то с ним! Первый день осени, факультетские коридоры, ветки яблонь у подоконника. Раскрошенный мелок у доски, свежевыбеленные стены, знакомые царапины на столе. Ещё не случилось ничего скверного, летние краски не выцвели, небо не помутнело. Даже генерал — пока всего лишь майор…

Да и Сельма в те дни была, как выясняется, просто своенравной девчонкой без всяких демонических планов. А вот с Робертом фон Вальдхорном ситуация интереснее. Тот факт, что его память снова открылась Генриху, лишний раз подтверждает: барон — ключевой персонаж во всей этой свистопляске.

Итак, вот новые факты. Хотя в Дюррфельде барона ждёт травница, он почему-то про неё забывает и никуда не едет. Вместо этого знакомится с Сельмой. Вроде бы, мелочь, ничтожный пустяк в масштабе страны, однако…