Волнолом

— Ах вот как? — Генерал подался вперёд. — Не играйте со мной, фон Рау. Я сейчас не расположен шутить. Два дня назад я думал, что взрыв в центре города — это худшее, что можно представить. Но я ошибался. Появляются люди, считающие себя мертвецами. Их уже не меньше двух дюжин — настоящая эпидемия. Ходят рассказы о домах-призраках. А теперь ещё с неба падают дирижабли. Я не знаю, почему это происходит, но сыт по горло. Я хочу получить ответы. И вы мне их дадите немедленно, иначе беседа продолжится в другой обстановке. Вы понимаете меня, Генрих?

— Более чем. Единственная просьба — дослушайте меня до конца. А потом уж делайте, что хотите.

— Дослушаю. И не советую лгать.

Генерал кивнул на верификатор (в просторечии — вральник), установленный на столе. Конструкция напоминала не то средневековое орудие пытки, не то гигантскую мышеловку. Генрих, сняв пиджак и закатав левый рукав рубашки, поместил предплечье в продольный жёлоб на деревянном брусе. Руку сразу же прихватили металлические зажимы — один у запястья, другой у локтя.

В своё время Генриху не раз приходилось видеть, как это устройство действует. Если подследственный пытался юлить, то на боковой поверхности бруса проступали жирные чернильные капли, похожие на потёки смолы.

— Я готов, Теодор.

— Тогда излагайте.

Генрих говорил больше получаса. Вываливал на собеседника факты, наблюдения, выводы. Сбивался, возвращался к началу, потом забегал вперёд. Его рассказ не лился величавым потоком и уж тем более — не журчал хрустальным ручьём, а нёсся мутной стремниной, то и дело виляя и хищно вспениваясь. Будь это университетская лекция, Генриху стало бы очень стыдно за корявую подачу материала. Но сейчас он испытывал, главным образом, облегчение с некоторой долей злорадства. Словно, обозначив проблемы вслух, перекладывал их на чужие плечи.

Надо отдать должное генералу — он действительно ни разу не перебил. Лишь хмурился, сопел недоверчиво и косился на «вральник». Мановением руки отправил восвояси секретаря, заглянувшего в кабинет с каким-то срочным докладом. Дослушав же Генриха, помолчал ещё с полминуты, после чего изрёк:

— Ну и ну.

— Абсолютно с вами согласен.

— Знаете, Генрих, вы всегда были энтузиастом. И отменным экспериментатором, готовым к любому риску. Именно от вас я ждал наиболее впечатляющих результатов. Применительно к нынешней ситуации я мог бы даже предположить, что вы обманули верификатор, подавив его своим даром. Но эту версию я отброшу. Почему? Объясняю. Вам, при всех ваших неоспоримых достоинствах, немного не хватает фантазии, свободного полёта воображения. Иначе говоря, вы просто не сумели бы выдумать такую завиральную сказку.

— Ага, значит, вы мне верите.

— Скажем так — я готов обсуждать услышанное. Хотя, разумеется, мне не доставляет удовольствия мысль, что мой мир — подделка, а память кто-то переписал.

— Ну, лично у вас, по-моему, мало что изменилось. Как были начальником конторы, так и остались. Да и сама контора стоит незыблемо — скала, да и только. Эдакая константа, на которую не влияет смена эпох…

— А вам, значит, в прежней жизни (будем называть её так для ясности) наложили некое клеймо. Любопытно.

— Эксперимент сочли опасным для общества, — сказал Генрих. — Здесь, в вашем мире, было иначе — это я уже понял, хотя не знаю подробностей.

— Да, программу закрыли не потому, что считали вредной. Наоборот, наверху её всячески одобряли. Но испытуемые начали умирать — сначала Эрик, через неделю Вальтер. Людвиг продержался несколько месяцев. Франц выжил, но повредился в уме. Вы отделались легче всех. Лишь оставили службу и с тех пор опасались применять дар.

— Спасибо за экскурс. Полезно знать свою биографию. Кстати, может, отцепите уже деревяшку? Рука затекла.

Генерал расстегнул защёлки на брусе. Сказал:

— Теперь о насущном. Мы сейчас зашиваемся. Кроме взрывов в Речном проезде и на Пчелиной улице, на нас повесили дело о дирижаблях.

— Были и другие аварии?

— Да, в порту. Почему-то отказал двигатель. Как и в том случае, что вы наблюдали. Сейчас все рейсы отменены, воздушное движение перекрыто. Есть версии?

— Могу лишь повторить то, что уже сказал. Светопись в двигателе вышла из-под контроля. Хотя она должна быть там сверхнадёжная, от лучших специалистов…

— Лучшие светописцы не занимаются двигателями. Это малопрестижно.

— Вот как?

Генрих задумался. Если генерал прав, то это кое-что объясняет.

— Теодор, вы говорите — малопрестижно. Но это — у вас. В моём же мире всё ровно наоборот. Престиж — это техника, а светопись стала, по сути, её придатком. Мастера-светописцы помогают строить машины, король это поощряет. Паровые двигатели для дирижаблей у нас, насколько я слышал, прямо-таки напичканы светом. Без него они слабы и неэффективны.

— То есть у нас техническая светопись хуже, поэтому двигатели сбоят?

— Похоже, так. С приходом волны это приняло опасные формы.

Несколько секунд они смотрели друг на друга, соображая. Потом генерал заметил: