Волнолом

Свежеиспечённый монарх был способен без подготовки произнести пространную речь на любую тему. И, как ни странно, именно это качество насторожило Генриха.

Однажды, будучи ещё студентом пятого курса, Генрих слышал одну из таких речей — его величество выступал в университете. Король начал по бумажке, но потом отбросил её и говорил часа два экспромтом — горячо, напористо, ярко. Ратовал за технический и духовный прогресс, тонко высмеивал обскурантов, сыпал метафорами и ссылался на классиков.

Студенты внимали, хлопали и восторженно улюлюкали в наиболее удачных местах. Генрих поначалу тоже хлопал и улюлюкал, но на исходе первого часа поймал себя на крамольной мысли, что выступающий до сих пор не сказал ничего конкретного. Его рассуждения были бесспорны и убедительны, но легко уложились бы в одну фразу: за все хорошее против всего плохого.

Оставшееся время Генрих безучастно сидел, глядя, как млеет ректор в первом ряду, и гадая, что за беловатую жидкость прихлёбывает оратор, чтобы промочить горло. После выступления, кстати, кто-то из однокашников, набравшись наглости, спросил короля про это питьё. Тот с улыбкой ответил, что разгадка проста: всего лишь чай с молоком. И предложил всем желающим подойти и убедиться лично, что в стакане нет ни градуса алкоголя. Слушатели заржали, а Генрих меланхолично подумал, что умение нести чушь на трезвую голову не является бесспорным достоинством.

Спустя пару лет случилась история с запрещённым экспериментом. И хотя Генрих понимал, что монарх, закрывая программу, имел на то веские основания, симпатий от этого не прибавилось.

И вот, спустя годы, Генрих удостоился личной встречи.

По сравнению с парадным портретом, правитель Девятиморья несколько раздобрел, а лысина на макушке успешно отвоевала плацдарм. Неприятно краснело родимое пятно на щеке, которое недруги (в узком кругу, разумеется, полушёпотом) называли поганой меткой и признаком вырождения.

— Так-так, генерал, — голос у короля был сильный, раскатистый, — вижу, вы доставили фигуранта, который смущает умы в вашем департаменте. Замечательно, сейчас мы с ним побеседуем. А пока доложите коротко, как продвинулось следствие. Что рассказала баронесса фон Вальдхорн? Её пояснений, полагаю, было достаточно, чтобы снять нелепые подозрения?

— К сожалению, ваше величество, её пока не нашли. В настоящий момент проводится комплекс оперативных мероприятий…

— Избавьте меня от вашего казённого словоблудия! Работайте! И в следующий раз не показывайтесь мне на глаза, не имея конкретных фактов. Это понятно?

— Так точно, ваше величество!

— Вы свободны.

Генерал чётко выполнил команду «кругом» и промаршировал к выходу. С его отбытием носитель короны несколько сдулся — орлиный взгляд потускнел, а плечи поникли. Стало заметно, что он тоже очень устал.

— Знаете, фон Рау, а я вас помню. То есть не лично вас, а фотографию в деле. Видел её, когда разбирался с тем злосчастным экспериментом.

Генрих счёл за лучшее промолчать. Впрочем, король и не ждал ответа — просто рассуждал вслух:

— Но то — история давняя. Вчера же, прочитав отчёт, я был в бешенстве. Роберт фон Вальдхорн — мой стариннейший друг, а его супруга — замечательная умная женщина. Первым моим побуждением было — отдать приказ, чтобы вас посадили на хлеб и воду, до полного просветления в мыслях. Но когда волна эмоций немного схлынула, я кое-что припомнил. Роберт в последние дни действительно вёл себя необычно. Сказался больным, хотя знал, какая сложная сейчас ситуация. Я отправил к нему моего врача, но тот только развёл руками. Да, мол, с пациентом что-то не так, но что именно — непонятно. К тому же, баронесса пропала…

Король недовольно мотнул головой, после чего продолжил:

— Впрочем, все это слишком зыбко. Если бы ваши показания этим исчерпывались, я не тратил бы на вас время. Но вы процитировали один разговор между мной и Робертом — тот, двадцатипятилетней давности, когда мы стояли вдвоём на башне. Тут я, признаться, был поражён. Потому что таких деталей вы просто не могли знать. Ни при каких условиях.

— Я объяснил, откуда…

— Я помню все ваши объяснения. Как и описание моей политики в якобы существующем альтернативном мире. Весьма занимательное чтиво, надо признать…

Он пошевелил пальцами, подбирая слова, а потом спросил осторожно, с каким-то детским искренним любопытством:

— Значит, в другой реальности, о которой вы всё время твердите, я — реформатор?

— Да, ваше величество, — сказал Генрих. — Там вы назначили канцлера от Железного дома. Политика изменилась, стали бурно развиваться машины. Таким образом, вы, как принято говорить, перекроили общество.

Отец «перекройки» потёр свою знаменитую родинку и, заметно оживившись, признался: