Волнолом

— Взойдя на трон, я много думал на эту тему. Меня всегда прельщала идея равновесия между железом и светом. В отличие от отца, я не имел чётких предпочтений. Не был уверен, какой из двух домов выбрать. Поначалу мне в самом деле казалось, что канцлером должен стать кто-то из «жестянщиков». Просто потому, что отец им этого долго не позволял, и надо восстановить справедливость. Конечно, я обсуждал это с Робертом, он ведь всё-таки мой советник…

Словно боясь, что собеседник уличит его в чём-то, король прервался на полуслове и поспешил уточнить:

— Это не значит, что барон мне что-то навязывал. Строго говоря, прямых и явных советов он, вопреки названию своей должности, практически никогда не давал. Роберт вообще предпочитал не говорить, а слушать, лишь иногда вставляя дельные замечания. Насчёт того, например, что многолетнее канцлерство Стеклянного дома — это тоже пример стабильной и равновесной системы. И тогда уместен вопрос, а нужно ли её, эту систему, менять. Вы понимаете, о чём я, фон Рау?

— Да, ваше величество. Вы колебались. Решение могло быть и таким, и таким. В моём мире вы предпочли машины. В этом — светопись.

Король кивнул, принимая формулировку. Отошёл к столу, задумчиво поворошил бумаги. Потом опять повернулся к Генриху:

— Вам, как светописцу, здешний вариант, очевидно, нравится больше? Давайте на минуту представим, что я вам верю. Что вы действительно гость из другого мира. Какие вы увидели у нас преимущества?

— Одной фразой тут не ответишь, — сказал Генрих дипломатично.

— Ну так не ограничивайтесь одной! — неожиданно рассердился монарх. — Отвечайте подробно и внятно, как на экзамене!

— Как вам будет угодно, ваше величество. — Генрих тоже почувствовал раздражение. — В вашем мире, как я заметил, очень чтут историю светописи. Улицы и площади называют именами героев прошлого. Подвиги этих самых героев изображаются на стенах в виде панно. Проводятся, как я слышал, масштабные исторические реконструкции…

— В ваших словах я слышу сарказм. Вам всё это не по нраву?

— Отчего же? Память о прошлом — это прекрасно и очень важно. Но кроме неё должны быть мысли о будущем. И реальные дела в настоящем.

— Реальные дела, верно. Разве у нас их нет?

— Для меня светопись — это увеличение возможностей человека. Личное движение к совершенству. Но в этом смысле ваш мир ничем не лучше того, технического. Титанов-светописцев я тут пока не встречал. Различия — разве что бытовые. Вместо телефонов — световые подложки. Но в этом ли смысл Стеклянного века?

Сообразив, что обличительные сентенции — не самый удачный ход в его положении, Генрих мысленно дал себе по губам и закруглил по возможности аккуратно:

— Впрочем, я сужу, конечно, очень поверхностно. Слишком мало успел увидеть. Мне в эти дни было не до систематических наблюдений. Так что вряд ли мои слова имеют строгую научную ценность.

— Рад, что вы это понимаете, герр фон Рау, — процедил король Альбрехт. — Ваше личное мнение я услышал. Но меня больше интересуют объективные исторические оценки. Голос нации, так сказать.

— Боюсь, не уловил вашу мысль.

— Вы утверждаете, что в том мире я предпочёл машины. Как народ на это отреагировал?

— Простите, ваше величество, но я сомневаюсь, что смогу донести до вас народные чаяния. Мой круг общения слишком узок. Все последние годы я вращался в академической, интеллигентской среде…

— Пусть так. Какие в этой среде царят настроения?

— До того, как начались катаклизмы, о вас отзывались исключительно с положительной стороны. Во всяком случае, в нашей университетской «беседке».

Король вгляделся в его лицо, подозревая подвох, но Генрих стоял с безмятежно-честной физиономией. Отец «перекройки» удовлетворённо кивнул:

— Пожалуй, я услышал достаточно. Больше вас не задерживаю.

Когда Генрих вышел из кабинета в приёмную, генерал, отложив световой планшет, поднялся из кресла, но не стал ни о чём расспрашивать в присутствии посторонних. Заговорил лишь после того, как локомобиль выехал за ворота:

— Как прошло? Вы, надеюсь, не слишком разозлили его величество?

— Могло быть хуже, — ответил Генрих. — В какой-то момент я действительно сболтнул лишнего.

— На какую тему?

— Король пожелал узнать, что я думаю о достижениях здешнего Стеклянного века.

— И что же вы о них думаете? Мне тоже любопытно.

— Что светопись в вашем мире — не столько фактор прогресса, сколько историческая реликвия, вокруг которой устраивают ритуальные пляски.

— Вы так ему и сказали?

— В других выражениях, но по смыслу — примерно так.

Генерал даже не стал комментировать, только покачал головой.

— Зато, — похвастался Генрих, — в конце я его порадовал. Сказал, что в том мире хвалили его реформы.

— А их и правда хвалили?