Вологодские заговорщики

— Так Ефимья-то Савельевна до того пригожа — другой такой во всей Вологде, поди, нет. И на Москве, может, нет. Артемий Кузьмич ее высмотрел, когда ей и пятнадцати годков не было, и тогда же сам ее батюшке сказал: никому не отдавать, беречь пуще глаза. Потом, когда ей стало шестнадцать, за себя взял. Он ее балует и тешит — чего душеньке угодно, то тут же купить и принести к ней в терем велит. А при ней осталась ее мамка Акулина, бляжья дочь!

— Ого! — удивился Глеб. — Экие ты слова выговариваешь.

— А как иначе, когда она — доносчица? Купил ее Анисимов с потрохами! Мы с Ефимьюшкой всего только о молодцах пошептались — а она и донесла. Тогда-то меня и согнали со двора.

— Пригожа, говоришь? — спросил Чекмай.

— Второй такой лебедушки нескоро сыщешь. И дочка, Оленушка, в нее уродилась. И любит ее Артемий Кузьмич, денег для нее не жалеет. Он-то в годах, нечасто Ефимью к себе зовет, да она и не больно хочет к нему в опочивальню ходить… А полюбила она тебя, ирода! — воскликнула Настасья. — Из-за тебя вся эта суета, из-за тебя все беды! Из-за тебя меня прибили! А она к тебе бежать хотела!

Чекмай онемел, а рот у него сам собой открылся.

— Ого! — воскликнул Глеб. — Сдается, скоро на твоей свадебке попируем!

— Так она ж замужем! — напомнила Ульянушка.

— Так муж стар, толст, того гляди — удар его хватит. И — вдова! Да еще богатая вдова… — стал пророчить Глеб.

— Да ну тебя! — отмахнулся Чекмай. — Ты меня, красавица, ни с кем не спутала?

— Тебя спутаешь! Она высмотрела тебя на Ленивой площадке, когда мы ездили искать Авдотью.

— Какую Авдотью, уж не мою ли? — встрепенулся Деревнин. — С чего ее на Ленивой площадке искать? Совсем, что ли, скурвилась и по рукам пошла, ходит на торг с рогожкой, чтобы в лопухах расстелить?

— Ее, Иван Андреич, ее самую. Про рогожку речи не было, да о таких вещах вслух не говорят, — ехидно ответила свекру Настасья, обрадовавшись возможности сказать что-то нехорошее про Авдотью, из-за которой было столько бед. — А искать меня послали, потому что я ее в лицо хорошо знаю, сколько лет вместе прожили.

— Неужто дочек оставила, а сама на блуд пошла?

— Нет, она и дочек с собой увела, и мамку Степановну.

— Господи Иисусе! — Деревнин схватился за голову. — Позор и поношение!

— Погоди, Иван Андреич, может, все не так плохо. А для чего Авдотья Анисимову потребовалась? — продолжал расспросы Чекмай.

— Да за ней брат приехал, велел отыскать.

— Нет у нее никакого брата! — возмутился Деревнин. — Мне ли не знать? Полюбовник — вот кто за ней приехал!

— Да погоди ты, Иван Андреич! Стало быть, тот брат, или полюбовник, или бог весть кто, пришел ее искать к Анисимову?

— Да…

— Так прямо и сказал: Артемий Кузьмич, отыщи мою Авдотью?

— Да не сказал, а приказал… При мне это было…

— Ты видела его? Каков он? Что за человек? — напустился Деревнин на невестку.

— Иван Андреич! — рявкнул Чекмай. — Дай ей слово сказать. Настасьюшка, голубушка, ты постарайся вспомнить — как его Анисимов называл? Иваном, Петром, Федотом? Иван Андреич, тот, кто приказывает Анисимову, — непростой человек.

Настасья опустила глаза.

— Говори, не бойся, с нами бояться нечего. Они тебе угрожали? — догадалась спросить Ульянушка.

— Нет… добром просили…

— Иван Андреич, ты мастак терпеливо разговаривать, попробуй ты, — попросил Чекмай. — Есть у меня одно подозрение…

— Не могу! Не могу, понимаешь? — Деревнин вскочил и вышел в сени.

Долго бились с Настасьей, сулили ей и новые сапожки, и кисейную рубаху, но она никак не могла выговорить имя молодца, который вдруг полюбился. Казалось ей — со стыда сгорит, коли произнесет: «Никита Юрьевич Вострый». Наконец пришел Гаврюшка, мать кинулась его обнимать, расспрашивать, он чувствовал себя неловко: Настасья не понимала, что прежнего дитяти более нет, а дитя никак не могло ей этого втолковать.

Наконец Ульянушка поняла, в чем загвоздка, и увела Настасью на двор, подальше от мужчин. Там они сидели на лавочке за курятником, у грядок, довольно долго. Уже и вечер настал, а они все шептались.

Наконец Ульянушка вернулась в избу и сказала:

— Гаврюша, беги к матери, будь при ней, как бы не сбежала. Дедушка Чекмай, с тебя причитается.

— Любого подарка проси, — усмехнулся Чекмай. — Так что?

— Назвала она того молодца. Он ей полюбился, потому стыдилась. И из Козлены уходить не желала — она его там в окошечко видела. Имя ему — Никита Юрьевич Вострый…

— Что?! — Чекмай вскочил. — Вострый в Вологде?

— Выходит, так.

— И искал Авдотью? Так он, стало быть, и дал Авдотье ту иудину грамоту. Вострый! Глеб, разумеешь, для чего он из Москвы примчался? Все совпало — ратные люди и пушки из Англии, да и прочее оружие, Вострый из Москвы. Беда, брат Глеб… Сдается, для того он приехал, чтобы и ратников, и пушки, и деньги отсюда забрать — а созывать ополчение в ином городе, да хоть бы в Ярославле, все к Москве поближе. Черт бы его побрал! Все я проворонил! Как теперь князю в глаза глядеть?

— Погоди, не шуми, — одернул его Глеб. — Не все еще потеряно. Вострый не знает, кого ему тут нужно опасаться. Мы можем…