Вологодские заговорщики

— Едешь к своему воеводе?

— Да. Знаю, что скажешь! Он от ран не оправился, ему не в седло — а лечиться! Да только, коли наши сейчас новое ополчение не соберут и на Москву не двинут, это сделают англичане. И выгонят поляков к чертовой бабушке! И победа достанется им. И власть — им. Наши сволочные бояре им с поклоном преподнесут — владейте нами, благодетели наши! Молчи! Сам знаю, что порядок нужен! Да не такой же ценой!

— Чекмаюшко! — воскликнула перепуганная этим буйным возмущением Ульянушка.

— Не трожь его, — велел муж. — Как решил — так и будет. Лучше собери ему припасов в дорогу.

— Будь они неладны, эти сапоги! Придется еще сбегать на торг, купить новые, — сказал Чекмай. — Ульянушка, сходишь со мной? Вы, бабы, глазастые, вам плохой товар не подсунут.

— Так ведь и я не догадаюсь, коли сшит гнилыми нитками. А что? Глебушка, отпустишь меня на Ленивую площадку? Мне тоже кое-чего в хозяйство прикупить надобно.

— И я с вами, — решил Митька. — Пригожусь — мешок с покупками таскать. А то сижу, сижу тут в избе, совсем одурел…

— Ну уж изба в том не повинна! — воскликнула Ульянушка. Как и положено хорошей хозяйке, она никому не позволяла порочить свое жилище.

— Ступайте с Богом. А я потружусь еще во славу Божию. Когда тихо — работается веселее, — сказал Глеб.

И они втроем ушли на Ленивую площадку.

Вернулись они довольно скоро — с сапогами посчастливилось, взяли отличные, за двадцать пять денег; дороговато, но Чекмай вовремя вспомнил пословицу: дорого, да мило, дешево, да гнило. Ульянушка собралась шить себе сарафан из лазоревой крашенины, но пока только приценилась к товару: сорок семь денег за десять аршин вроде многовато, да столько и не надобно, она худенькая, дородства никогда не наживет, но можно сговориться с соседками, взять пятнадцать аршин на двоих. Так что в Ульянушкиной голове шли сложные расчеты.

Она и не заметила, откуда вдруг взялась богато одетая и ярко нарумяненная женщина, заступила ей дорогу и сказала:

— А я тебя признала! Ты мне весточку от Гаврюши приносила.

После чего женщина, в которой Ульянушка не сразу признала Настасью Деревнину, принялась плести околесицу про какие-то огурцы. И наконец позвала в гости.

Чекмай, увидев эту любознательную бабу, отошел в сторонку. А когда она ушла, вернулся к Ульянушке.

— Уж не полюбился ли ты ей? — спросила Ульянушка, подметившая, как Настасья поглядывала на Чекмая. — Ишь, в гости зазывает!

— Вот уж чего недоставало, — ответил он. — Но ты туда не ходи. Довольно того, что я там шляюсь, анисимовских гостей выглядываю. Идем, не то весь торг разбежится и лавки позакрываются.

— А я могла бы…

— Глеб меня удавит, коли я тебя туда пущу. И, сдается, правильно сделает. Куда Митька запропал?

— Он дорогу домой знает.

Но Митька сам нашелся. И по дороге домой, в Заречье, как-то подозрительно молчал. Чекмай и Ульянушка не придали тому значения — всякой придури в Митькиной голове хватало.

До моста в Заречье Чекмай не дошел.

— Я пойду в Розсыльщичью слободу, там стоят мои кони, — сказал он. — Я велел их хотя бы через день проезжать, за то деньги плачены. К ночи вернусь и тогда уж уйду совсем.

— Совсем?.. — прошептала Ульянушка.

— Ну, как Бог даст. Приготовь мне чистую рубаху. Да не хорони ты меня прежде смерти. Глядишь, и вернусь. Еще и в крестные меня позовешь, когда рожать надумаешь, — пошутил Чекмай. — Митьку-то не обижайте. Митька, держи мои сапоги. Гляди, по дороге не потеряй.

Сапоги были связаны пропущенной в ушки веревочкой, и Митька молча повесил их на плечо.

Коней у Чекмая было два, оба — крепкие и выносливые бахматы. Пускаться в такой путь без заводного коня — дурость, а Чекмай был навычен путешествовать, да и дураком не был. Убедившись, что они здоровы и бодры, Чекмай уговорился с мужиком, что держал их у себя, чтобы тот к ночи их оседлал, приторочил торбы с овсом, и вернулся в Заречье.

Там Ульянушка уже приготовила для него два туго набитых дорожных мешка, чтобы привязать их за седлом.

— Как полагаешь, что сделает твой воевода, когда ты ему доложишь о вологодских затейниках? — спросил Глеб.

— Что бы ни сделал — все может бедой обернуться… Суди сам. Сошлется на раны, откажется вновь браться за оружие — плохо. Тогда точно наши затейники навяжут нам на шею английского короля. Захочет вдругорядь собрать ополчение — а на какие шиши? Верное нам купечество сколько могло — уже пожертвовало, своих денег на такое дело у воеводы нет. Может статься, его Анисимов с братией призовет: мол, коли ты с нами заодно не выступишь и ратников не поведешь, царство и вовсе — конец… Согласится — ну, сам понимаешь… Но не пойдет он на это!

— Ты в шахматы играть не выучился, вот что, — вдруг сказал Митька.

— При чем тут твои дурацкие шахматы?

— А при том — бывает, что у тебя всех фигурок останется — король да пешка. А у противника их штуки четыре. Стало быть — что?

— Настолько уж я понимаю. Стало быть, ты проиграл.

— Ан нет, дедушка. Я должен свою единственную пешку довести до последней линии. И как она туда ступит — она обернется ферзем! Все зависит от этой последней пешки.