Вологодские заговорщики

Митька побежал вдоль берега, высматривая хоть какую лодчонку. Как на грех, на Зареченском берегу их не случилось — лодки и лодочники были у пристаней, где разгружались струги, пришедшие из Холмогор. Тогда Митька, перекрестясь, полез в воду.

По летнему времени он ходил в лаптях, но разуваться времени не было. Прикинув, куда бабу несет, Митька поплыл наискосок. Она каким-то дивом держалась на воде и молчала. По-настоящему тонуть она стала, когда Митька был уже совсем близко.

Чтобы ухватить бабу за косы и вытащить на берег, Митька нырнул и сдернул с нее волосник. Потом он подтолкнул вверх безвольное тело и, держа косы одной рукой, другой как можно быстрее погреб к берегу. Ему удалось воспользоваться течением, и там, где Вологда поворачивала к югу, у самого Нижнего Дола, выбраться со своей утопленницей на берег.

В Митькиной жизни было много всяких любопытных случаев. Память, в которой помещалось множество шахматных игр, имела способность цеплять самые неожиданные вещи, нужные, а чаще — ненужные. Если бы некий ангел решил заглянуть в Митькину голову, то ужаснулся бы количеству разнообразных и упиханных туда как попало сведений.

— Слава те Господи! — сказал Митька и вытащил полумертвое тело на песок. Лишь тогда он посмотрел на лицо — и крепко задумался. Оно чем-то было знакомо…

Как большинство мужчин, Митька чистосердечно полагал, что бабий румянец, белизна лба и чернота бровей — природного свойства. Объяснялось это тем, что для бабы или девки выйти на люди не нарумяненной было совершенно неприлично. Даже Ульянушка, встав утром и умывшись, тут же хоть чуточку, а румянила щеки, хоть малость, а подводила угольком светлые бровки. Не раскрашивали лицо разве что старые инокини — насчет молодых никто бы не поручился…

Опыта семейной жизни, когда видишь жену не то что чисто вымытой, а даже и в бане, у Митьки не было. Конечно, без женщин он не обходился, были даже вдовушки, которым он спервоначалу нравился. Но обычной женщине было трудно понять, как мужчина может часами играть в шахматы, а необычные Митьке что-то не попадались.

Но смотреть на почти неживое лицо было некогда — следовало выгонять из бабьего тела воду. Митька, стоя на одном колене, втащил это тело на другое колено и приспособил кверху задом. После чего он принялся по-всякому трясти бабу, приподнимать и шмякать обратно. Ему доводилось видеть, как это проделывают с утопленниками, но сам он спасал человека впервые в жизни.

Когда баба стала кашлять и хрипеть, Митька обрадовался чрезвычайно. Он еще немного подержал ее на своем колене, поскольку не знал, вся ли вода из нее вылилась. А потом осторожно усадил и опять уставился на лицо. Оно было знакомо, но как-то странно знакомо — ни имени, ни прозвания бабы Митька не мог вспомнить.

— Ну, как, тебе полегчало? — спросил он.

Она снова закашлялась, и Митька даже удивился: до чего обычный кашель может изуродовать лицо. А потом она сказала:

— Лучше бы ты меня не вытаскивал…

— Так ты нарочно с моста бросилась?

Она промолчала.

— Ты кто такова?

Ответа не было. Баба стала молча выжимать длинные косы. Митька отвернулся — две косы, замужняя, смотреть на ее волосы нехорошо, грех. Да и добровольно топиться — тоже грех…

И тут он вспомнил!

О том, что в анисимовских хоромах проводятся подозрительные совещания, он знал от Чекмая. Случалось, вместе с Чекмаем зимней ночью выслеживал гостей Артемия Кузьмича. И то, что женщина, разъезжавшая в колымаге, принадлежавшей Анисимову, вместе с его красавицей-женой, вдруг оказалась чуть ли не на дне Вологды, было плохо…

Лучше всего было бы доставить ее к Чекмаю. Но тот уехал к своему воеводе, и неведомо, вернется ли в Вологду; во всяком случае, скоро его не ждали.

Затем — можно бы отвести к Глебу, тот знает о Чекмаевых тайных делах и придумает, что тут можно сделать. Но для того нужно бабу переправить через реку, то есть — вернуться к мосту. Или же раздобыть лодку.

Наконец в Митькину голову пришла мудрая мысль. Баба явно попала в беду. Может статься, сам Анисимов и приказал столкнуть ее в реку. И, значит, нужно поскорее ее спрятать. А где? А отчего бы не в Козлене? Благо идти туда недалеко.

— Вставай, — сказал Митька. — Пойдем отсюда.

— Куда?

— Я уж знаю — куда.

На самом деле Митька еще не знал, где может укрыть свою утопленницу.

— Куда я пойду такая — простоволосая…

Митька крепко задумался. Нужно было раздобыть хоть какую тряпицу — обмотать утопленнице голову. Идти насквозь мокрым на торг он не мог. Ежели эта горемыка должна прятаться от Анисимова — то лучше бы не появляться на торгу насквозь мокрому человеку, которому вынь да положь бабий волосник и к нему хоть какой плат или убрусец. Настолько Митькиного соображения хватило.

— Пойдем задворками, — решил он. — Ну, вставай.

Место он присмотрел отменное.

Это была колокольня Покровского храма, где в нижнем ярусе он встречался с попом Филиппом за шахматной доской. А сверху были еще два яруса, куда в промежуток между утренней и вечерней службами никто не лазил. Да и не всякий день Степанко сзывал колоколом прихожан на молитву.