Вологодские заговорщики

Время от времени останавливались прохожие, любопытствовали. Шахматного дива в Козлене еще не видывали, даже бабы склонялись над доской. Митька объяснял и просил денежку — за науку. Таким образом у игроков набрались две копейки с полушкой — деньги изрядные. А ближе к вечеру случилось неожиданное.

Поп Филипп шел на службу. Он желал прийти пораньше и уговорился с пономарем Степанком — чтобы Степанко под его присмотром убрал и вычистил алтарь, навел порядок в ризнице. Поп шествовал мирно, неспешно и вдруг увидел, что на паперти собрался народ, двое вроде бы сидят, а над ними склонились еще двое — согнув ноги в коленках и упершись в коленки кулаками. Батюшка, недоумевая, подошел поближе и поспел вовремя: Митька довел количество фигурок на доске до шести: три у Ивашки, три у него самого, — и объяснял, как которой следует двигаться и что из этого получится.

Когда бы фигурок было больше — отец Филипп даже не попытался бы понять, что там такого происходит, а турнул с паперти и игроков, и смотрельщикоа. Но их было мало, и можно было все понять. Он невольно прислушался и сам не заметил, что встал, как те двое, смешной раскорякой.

Смотрельщиками оказались два бобыля — Мишка-прядильщик и Гришка-домерщик. Митька их видел вчера на службе и запомнил. Мишка нес спряденную пеньку на канатный двор, да и застрял, а Гришка понемногу, очень осторожно, выходил из запоя, работать еще не мог, а чем-то занять себя хотел.

Митька двигал фигурки и так, и сяк, увлекся этим делом и не заметил, что зрителей прибавилось. Он опомнился, когда над ухом грянуло:

— Дурак!!!

И далее отец Филипп, схватившись за ладью, собственной рукой, вопреки всем шахматным правилам, перетащил ее туда, где ей, по его разумению, быть надлежало.

Митька, к счастью, знал, что шахматами увлекался сам покойный государь Иван Васильевич, которого вологжане по сей день очень уважали и одного не могли простить: что он не сделал Вологду столицей, как одно время, сказывали, собирался. Он тут же рассказал попу про государя и его бояр, про царя Бориса, с которым царь Иван при жизни игрывал, и про то, что на Москве шахматные фигурки, и деревянные, и костяные, продаются в Овощном ряду — и никто того более не запрещает.

Тем и кончилась ненависть грозного батюшки к играм.

Когда пришел пономарь Степанко, то не столь удивился, сколь испугался. Он поскорее уволок отца Филиппа в церковь, Мишка-прядильщик ахнул и поспешил на канатный двор, а Гришка-домерщик сказал:

— Ты завтра тоже приходи. Я со дня на день скоморохов жду, я им две домры изготовил, должны хорошо заплатить. Это ватага верная, там все без обмана. И я тебе заплачу, коли и меня поучишь.

— Приду. Это, брат, надежное ремесло. И еще тавлеи принесу.

— В тавлеи я умею!

— Сразимся?

— Сразимся!

Гришка сбегал к себе и принес два ломтя хлеба, присыпанных серой солью, а также кувшин с загадочным и очень кислым напитком, несколько похожим на квас. Выбирать не приходилось.

Митька опять остался на службу. А потом, после проповеди, отец Филипп просил его подождать.

— Точно ли сам государь шахматами забавлялся? — строго спросил он.

— И царь Борис, его, видать, сам государь Иван Васильевич выучил. А Бориса оболгали. Не так он был плох, как Расстригины прихвостни кричали. Умен был, да несчастлив. Оба так тешились, вот те крест. — Митька размашисто перекрестился.

— Будешь меня учить.

— С Божьей помощью выучу.

— Только никому не слова! Моим про то знать незачем.

Несколько дней спустя Митька узнал: попадья Матрена в поповнах жила так, что лишнего слова молвить нельзя, крошечные серьги-«лапки» в ушах — грех, за который нужно класть ежедневно по пять земных поклонов. И теперь, выйдя замуж и живя своим домом, никак не опомнится — всюду ей смертные грехи мерещатся.

И в тот же вечер он сказал Глебу:

— Я в Козлену перебираюсь.

— С голоду там не помрешь?

— Не помру, поди. Всем миром прокормят.

Это было чистой правдой: Митька бабам полюбился. Полюбился простодушием, широкой радостной улыбкой, глазами удивительной синевы — много ли бабам надо? А как узнали, что холост, неженат, так даже засуетились. Пожилая степенная Домна тут же стала сватать ему бабу, которой, вместе с ее дочками и старушкой, сдала половину избы.

— Я ее тебе покажу, — сказала Домна. — А не глянется — у нас на канатном дворе и другие пряхи есть, и постарше, и помоложе. Тонкопряха всегда и сама прокормится, и еще мужа прокормит!

— Деньги у меня есть, я с Москвы прибежал, там вовремя успел свой дворишко продать. Еще хорошо по дереву режу. Не пропаду!

— А места пустого в Козлене много, есть где ставить дом. Так бы тут и остался.

— А ты бы, свет-Домнушка, про меня на канатном дворе рассказала. Может, есть люди, которым охота в шахматы или в тавлеи позабавиться.

Глеб и Ульянушка, узнав про Митькино желание жить в Козлене, забеспокоились: как бы он чем себя не выдал. Так ему и сказали. И тут Митька сильно их удивил.

— А какой спрос с блаженненького? Они же меня блаженным считают. Думаете, я не вижу? Да и ты, Глебушка, поди, тоже…

Глебу стало стыдно, а Ульянушка — так и вовсе покраснела.