Вологодские заговорщики

Когда Чекмай уехал к князю, Глеб и Митька сели поговорить о его поручении. Глеб не понимал, как можно подобраться к канатному двору. Митька же, недолго думая, брякнул:

— А через храм Божий!

— Это как же?

— Есть же в той Козлене храм? Ну вот, пойти туда, потолковать с людьми…

— О чем? О тавлеях с шахматами?

— А хоть бы и о них.

Ульянушка, сидя под окошком, шила и прислушивалась к разговору мужчин. В конце концов, она и свое слово сказала:

— Пусть в Козлену Митенька идет. От него больше проку будет, чем от тебя, Глебушка.

— То есть как это — от него больше прока?! — возмутился Глеб, и она растолковала:

— У тебя вид больно умный, начнешь расспрашивать — люди забеспокоятся, к чему бы это. А Митя с виду — как дитя малое. Он никого не испугает.

Так и вышло, что Митька пошел изучать Козлену.

По дороге он думал о том, что с ним приключилось на Ленивой площадке.

Митя не то чтобы совсем был к женскому полу равнодушен — а все откладывал обзаведение женой и хозяйством. Да и не очень-то понимал, о чем с бабой говорить, коли она в шахматах не смыслит. В Ульянушке он видел сестрицу, с ней ему было легко и просто, к тому же, она смотрела порой, как он иногда сражается в шахматы с Глебом или с Чекмаем, когда тот был в подходящем настроении. Что-то она уже стала понимать, хотя и в скромных пределах.

О женской красоте у Митьки было темное понятие. Поди ее разбери, ту красоту, когда на роже — полпуда белил и румян, глаза насурмлены чуть ли не до бровей. А с чисто вымытым личиком он видел разве что Ульянушку и зареченских баб — все они были семейные, многодетные, и сердцебиения не вызывали.

Но, увязавшись за Чекмаем и Ульянушкой на поиски сапог, он увидел лицо, которое привлекло его взгляд. Это была женщина, что вдруг подбежала к Ульянушке и попыталась зазвать ее в гости. Не девка, в кике, возраста не разобрать, а в движениях, в речи — суета какая-то тревожная…

Митька, стоя в пяти шагах от нее, видел лицо — и до того окаменел, что мужик, тащивший мешок с неведомым добром, желая пройти мимо, довольно сильно толкнул Митьку — а тот, отлетев на два шага, даже не понял, что это такое было.

Потом он даже прошел немного вслед той женщине и увидел, как она садится в колымагу. Увидел — и вздохнул: та, что разъезжает по Вологде в великолепной колымаге никогда не снизойдет до чудака, промышляющего шахматами, тавлеями, костями и зернью.

— Ишь ты, как Анисимов-то женку богато водит! — услышал Митька.

— Которая его женка?

— Та, что посередке.

— Ух, хороша!

— Недаром ото всех прячет…

Вспоминая эту встречу, Митька шел себе да шел, пока не добрался до Козлены.

Слободка Козлена была за Нижним посадом, на краю Вологды. Неудивительно, что вологжане не так уж давно стали ее обживать. Дворов там пока и дюжины не набралось. Но Покровский храм уже был. Не торопясь к канатному двору, Митька первым делом пошел к храму.

На паперти он обнаружил одинокого нищего. Тот, ловко орудуя кочедыгом, плел лапоть. Митька присмотрелся — не настолько стар человек, чтобы не суметь себя прокормить, видно, есть какое-то увечье, когда он сидит — так не видать. А рядом — лукошко, в лукошке пара луковок, краюха хлеба, половина небольшого пирога; видать, в Козлене подают на бедность пропитанием.

Глеб выдал Митьке деньгу кормовых и две полушки — на всякий случай. Вот одна из них и пригодилась.

— Помолись за грешного раба Божия Митрия, — сказал Митька и опустил полушку в протянутую ладонь.

Нищий, как у этой братии водится, за молитву взялся сразу, чтобы благодетель удостоверился — не зря полушка потрачена. Спросил лишь, как молиться, о здравии ли. И тут же вознес прошение святому Пантелеймону. Митька, который разве что в детстве соплями маялся, слушал и кивал — как знать, сегодня здоров, а завтра прицепится хвороба, тут молитовка и пригодится.

— Это хорошо, что длинную молитву назубок знаешь, — похвалил он. — А коли бы я захотел молебен отслужить?

— Так ты ступай — вон, видишь крытые ворота? Там нашего попа Филиппа двор. Коли нужно, чтобы Псалтирь почитали, так дальше, за пустырем, пономарь Степанко Михайлов живет. Можешь с ним сговориться. Он дорого не возьмет.

— А с тобой нельзя?

— Да кто меня в церковь пустит Псалтирь читать… Выгонят. Степанко не любит, когда у него заработок перебивают.

— Тебя как звать-то?

— Ивашкой звать, прозванием — Парфентьев.

— И что, тут, в Козлене, и живешь?

— Домишко мой — за канатным двором.

— Как же ты тут живешь? Народу мало, даже непонятно, кто в церковь ходит. Поди, плохо подают? — участливо осведомился Митька.

— Худовато подают. Сам видишь. — Ивашка ткнул кочедыгом в лукошко. — А богомольцы — есть. На канатном дворе что работают, порой на службу приходят. Там бабы-пряхи, бабы, что коноплю мнут и треплют, сторожа, конюх, молодцы на черную работу.

— А кто канаты вьет?

— Тех издалека привезли. Они по-нашему так говорят, что смех и грех. Но иногда подходят, посмеются, даже полушку дадут. Было как-то — в храм заглянули, постояли на службе, да и прочь пошли — ничего там не поняли.

— Скучно, поди, вот так сидеть?