Вологодские заговорщики

— Скучно, да я лапти плету. Видишь — лапотки на бабью ногу. Летом пряхи их хорошо берут. Тоже, правда, норовят съестным рассчитаться, вон одна баба за четыре пары лаптей старую мужнюю рубаху отдала, кое-как зашитую. Могу на зиму из сыромятных ремешков лапти сплести — сносу им не будет. А что мне дома сидеть? Тут люди подходят, поп наш непременно остановится словечко сказать…

Митька, недолго думая, уселся рядом с Ивашкой.

— А в зернь сыграть не желаешь?

Нищий рассмеялся.

— Да мне и проигрывать-то нечего!

— Не на деньги, для забавы. Мне скучно, хожу, ищу, с кем бы поиграть. Не веришь? А коли я сейчас тебе из Рощенья овсяного киселька принесу? С постным маслицем?

— А не принесешь!

— А принесу!

Во всяком посаде близ торга непременно есть баба, которая умело варит густой кисель и ходит его продавать. Ее знают, являются к ней со своими мисами, куда она вываливает шмат плотного, вкусного, кисловатого киселя, в который добавлен мед, и сдабривает его постным маслицем. У Митьки мисы при себе не было, и он под общий хохот получил два шмата в подставленный чистый лопух. С этой добычей он поспешил к Ивашке Парфентьеву. И пошла у них игра!

Кроме зерни, Митька взял и кости, которые сам вырезал. И так уж ему полюбился тот Ивашка, что он подарил нищему кости, а тот и не ведал, как благодарить. Кости в умелых руках — не баловство, а ремесло.

Слово за слово — Ивашка стал рассказывать о жизни в Козлене, потом пришел пономарь Степанко, его тоже позвали в зернь играть, и только поп Филипп, спеша на службу, сурово разогнал игроков.

Народу в церковь сбрелось немного — попадья Матрена, ее дочка и два маленьких поповича, какие-то глухие старухи, мужичок такого вида, словно вчера выполз из двухнедельного запоя, другой — малорослый, безбородый, очень похожий на щупленькую горбатую старушку. Митька доблестно отстоял всю службу и, дождавшись, пока отец Филипп, сняв облачение, выйдет из ризницы, подошел к нему под благословение.

— Ты уж прости, батюшка, что я на паперти игру затеял. От скуки это, право! И игра-то глупая.

— Грех в зернь и в кости играть, — сказал поп.

— Да сам знаю. Пользы тут никакой, разве что полушку выиграешь. А есть игры умственные, от них польза есть. Рассуждать учат.

— Все одно — грех. Всякая игра — грех.

На том и расстались.

Митька, придя ночевать в Заречье и строя замыслы на завтрашний день, заранее положил в мешок свою диковинку — шахматную доску. У купцов и даже лиц духовного звания, к которым его приглашали играть, были особые шахматные столики. Но не всюду за собой целый стол потащишь, да и не было в Глебовой избе лишнего места для Митькиного баловства. И он изготовил доску с клетками, с которой довольно долго возился — нужно было в липовой доске, склеенной из двух, вырезать окошечки, куда вставить кусочки из темного дуба, да чтобы впритирку. Но Митька обожал такую возню, особенно если можно было работать летом, на дворе, в тенечке, да еще песенку напевать.

Еще он сунул в мешок большой кисет с шахматными фигурками собственной работы, сделанными грубовато, ну да какие уж есть.

Глеб засиделся над книгой, и Ульянушка уже требовала из-за занавески, чтобы кончал жечь свечу и шел к ней. Ладно бы лучину, а то — свечу!

— Ты что затеял? — спросил Глеб.

— Да вот хочу ценного зверя подманить.

— Мудришь ты.

— Чекмай велел докопаться, что на канатном дворе деется.

— При чем тут шахматы?

— Без них не управлюсь. А ты бы дал мне две копейки или даже алтын. Потом с Чекмая стребуешь.

О том, что Чекмай оставил немного денег для ведения розыска, Митьке не докладывали.

За холщовой занавеской начиналась любовная возня. Митька вздохнул — повезло же Глебу! И вспомнил ту женщину в колымаге. Вдругорядь вздохнул — и тут кому-то повезло! Есть человек, для которого она снимает кику, волосник, расчесывает косы, скидывает сарафан, ложится в постель… Тут в Митькино воображение полезло все то, что связано с женской нежностью, он тихо ругнулся — блудные мысли не желали улетучиваться. Но он все же заснул.

Спозаранку, отрезав ломоть от ковриги и запив хлеб квасом, Митька поспешил в Козлену.

Сидеть на паперти в жаркий летний день — кому-то удовольствие, а кому-то и плохо сделается. Митька хорошо переносил зной, опять же — крещеный человек из дому без какой ни есть шапчонки не выходит. Ну а Ивашка — тот притерпелся.

Сперва сыграли в зернь, потом покидали кости. Наконец Митька полез в мешок.

— Ты мне, Иванушко, полюбился. Хочу тебе ремесло в руки дать. Не кости, нет! Кости — тьфу! Я такую игру знаю — в богатые дома зовут той игрой тешиться. И тебя будут звать.

— Да как я пойду-то?

Нищий имел в виду все сразу — и свою жалкую одежонку, и поврежденную свалившейся с телеги бочкой ногу.

— А я как хожу? Зимой за мной сани посылают. Летом — молодца с лошадкой. Ну, гляди…

Самого Митьку от скуки обучал игре мудрый старец, понимавший, что пятилетнее дитя сразу всего не упомнит. Сперва сражались на доске одними пешками, потом понемногу стали добавлять фигурки, и Митька понял — таким макаром можно научить любого, главное — терпение.