Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Митчелл же по-прежнему следил за мной и поручал мне самую паршивую работу, однако он получил выговор за побои, из-за которых я три дня пролежал в постели, и больше не поднимал на меня руку. Было слишком много причин, по которым мне не следовало бросать на кого бы то ни было хоть сколько-нибудь долгие взгляды.

Однажды за ужином мне случилось сесть прямо напротив Итана. Такие мгновения выпадали редко. Я по обыкновению украдкой поглядывал на него, напоминая себе не задерживать взгляд надолго. Мы говорили с другими матросами за столом, пересмеивались, жевали и пили и переглядывались. Я наблюдал за его губами, когда он жевал, за тем, как напрягалось его горло перед глотком. И тогда я увидел это: его взгляд медленно пробежал по моему лицу вниз, задержавшись на шее, и снова вверх, чтобы вновь встретиться с моим взглядом. Это заигрывание было лаской. И тут я понял. То, что казалось невероятным, постепенно становилось вообразимым, даже возможным, если бы я только смог пересечь разделявшее нас пространство. Признав желание Итана, я осознал свое собственное. Итан смотрел на меня так, как измученный холодом и жаждой моряк мог бы смотреть на большую кружку горячего кофе, в который плеснули виски.

После того, что случилось с Билли, я считал свои чувства неестественными. Я снова и снова говорил себе, что на них нельзя обращать внимания. За исключением того, что они казались столь же естественными, как дышать, и есть, и спать, и вот они снова захлестнули меня, пусть даже я думал, что смог их подавить. Итан взглянул на меня, а я взглянул на него, и то, что произошло между нами, было более опьяняющим, чем все чудесные зрелища Лондона вместе взятые.

Корабль – это отдельный остров. Но этот остров мал и многолюден. Дни переходили в недели. Наконец, когда теплый день превратился в ночь, мы оказались наверху во время поздней вахты, пока все остальные дремали или были заняты на корме. Осознание представившейся нам возможности было таким же быстрым, как и движение Итана в мою сторону. Он крепко схватил меня за плечо и толкнул за фок-мачту, запустил руку мне в волосы и потянул, запрокидывая голову, чтобы обнажить шею.

– Нравится? – прошептал Итан. – Сделать тебя мужчиной? – И меня обжег жар его рта, его руки ощупали мое тело под одеждой. Его мужской смрад проник мне в ноздри и исторг из моего горла тихий рокот. Итан хмыкнул и прижался ко мне. Я чувствовал его нужду, словно свою собственную, и вот она уже была моей собственной. Я не знал, что будет дальше, но он знал. Он схватил мой член и смочил свой, и забрался мне под одежду, чтобы войти в меня. Я слыхивал о таком. Я знал, что так можно было сделать, хотя это казалось невозможным. Он входил медленно, и я нашел способ расслабиться, впустить его. Сперва боль, а затем облегчение. Какое же облегчение. Мы оба почувствовали эту свободу, и Итан заработал надо мною усерднее, продолжая держать руку на моем члене, пока мы оба не вздрогнули и не застонали, как двое страждущих, которые обрели избавление.

Все длилось считаные минуты. Мы разъединились, и я рассмеялся. Огромная рука Итана лежала у меня на затылке, как бальзам, и я наклонил голову вниз, поправляя одежду. Он что-то тихо сказал, но я не расслышал, потому что поднял глаза и увидел, как кто-то поднимался с нижней палубы. Жар, разлившийся по моему телу, словно залили ледяной водой: на меня в упор смотрел Билли.

* * *

После этого Билли продолжал избегать меня, но я чувствовал жало его неодобрения. Он не мог меня ревновать, он ясно дал это понять, сказав, что ему все равно, что я делаю и с кем. Теперь я видел, что эти заявления не соответствовали действительности. Ну или мне так казалось. Поначалу я испытывал самодовольство от своей дерзости: у меня было то, чего не было даже у искушенного Билли Нептуна. Но шли дни, и, лишенный даже краткого утешения от прикосновения Итана, я уже не особо гордился своим положением. Погода стала ненастной и сырой, а я по-прежнему был мальчишкой в самом низу корабельной иерархии и по-прежнему недостаточно закаленным, чтобы постоять за себя. К счастью для меня, пристрастие Сонга к своему подручному и мелодичному Шаози спасало меня от беды наряду с защитой капитана. А время шло. То мгновение с Итаном казалось наваждением. Я не осмеливался напомнить ему о нем, хотя однажды, проходя мимо, он провел рукой по моей заднице, а в другой раз врезался прямо в меня, и наши тела столкнулись с такой силой, что после мы несколько дней носили друг друга на себе в качестве синяков. Наша связь была как мясо для голодного крестьянина, и ни один из нас не знал, случится ли это еще раз. Я понимал, что слишком рискую, если позволю себе войти во вкус. И в то же время мне не хватало сил с этим бороться. Нам выпадали мгновения, краткие и грубые. Объятия украдкой и молчаливые мгновения в безлунные ночи. Возможности уединиться не было. Билли бы нас не выдал, но мы оба боялись, что свидетелем нашего совокупления может оказаться более злобный член команды.