Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Наконец настал вечер, когда я оказался у правого борта, считая себя в полном одиночестве, стирая и старательно развешивая капитанскую одежду. Позади меня раздался шум.

– Ты один.

– Как всегда. – Даже теперь я чувствовал, как при звуке голоса Билли мое сердце билось быстрее, а кровь приливала к вискам.

– Не всегда.

– Что тебе от меня нужно?

– Вам не следует этого делать. Если вас поймают…

– Мы не будем. Мы осторожны.

– Гм.

– Я не думал, что тебе есть до этого дело.

– Я тоже.

Я повернулся.

– Я хотел бы…

– Лучше не делать этого. Работай. Будь осторожен. Сойди на берег и получи заработанное. И то же самое по дороге домой. – Билли сделал движение, чтобы уйти, но заколебался. – Мне бы хотелось, чтобы все вышло по-другому, Хеми. Мне бы столько всего хотелось.

– Да. И мне тоже. – Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он снова стал моим другом, как в тот первый день. Просто парнем, заводящим новое знакомство. Весь мир – ярко освещенная сцена. Представление едва началось. Думая об этом, я смотрел, как Билли уходит, и не мог понять, как все стало таким исковерканным и мрачным, но жизнь всегда была такой, насколько я ее помнил, и я изо всех сил старался поверить, что она может снова удивить меня своим блеском, что однажды я обрету еще одно мгновение, полное благости и чистоты. Я пытался поверить в это, но не мог, потому что иногда, стоя в тени, ты не можешь вспомнить ощущение греющего кожу солнца.

Папа, ты когда-то был моим солнцем, и если я проживу достаточно долго, чтобы познакомиться с тобой, мой потомок, я уверен, что ты тоже таким станешь. Но на том окаянном корабле тепло исходило лишь от кучки моих друзей, нашей горемычной команды в команде, особенно от Итана. И меня влекло к нему, как птицу с ящерицей влечет наслаждаться солнцем. Возможно, я подогревал его влечение. Мы обрели друг друга. Штормы взбалтывали океан несколько дней напролет, и мы положились на удачу под открытым небом, в мокрой гнетущей тьме. Откровенное удовольствие наших твердых тел. Все остальные заняты лишь тем, чтобы поскорее покончить с работой и укрыться от непогоды; нас некому будет увидеть, или мы так думали.

Но появившейся тенью был Митчелл. Он поджидал меня, когда я вернулся на нижнюю палубу после вахты. Обнаружив его там, я понял, что он меня ждал. Весь мир померк.

– Я вас видел, парень. На нашем корабле грязного мужеложества мы не потерпим. – Держа меня за рубашку, Митчелл потащил меня в темноту. Ночная вахта была малочисленной – на его зов откликнулись двое его прихвостней и привязали меня к палубе, разведя руки и ноги в стороны.

– Капитан. Итан…

– Капитан сказал, что это моя забота. Ты был под его защитой, пока он не узнал, что ты собой представляешь. А с тем негром мы тоже разберемся. Можешь на нас положиться.

Ничто не может тебя подготовить. К удару.

– На этом корабле я обо всем забочусь, парень, – плюнул Митчелл мне в ухо. Он пустил в ход конец веревки, кулаки, ноги; то, чему он стал свидетелем, побуждало его к действию. На какое-то время я потерял сознание. Когда я снова пришел в себя, мои путы ослабли, хотя мои руки все еще были привязаны к поручню на палубе полубака, где меня хлестал дождь. Для меня все было кончено. Я был сплошным кровоподтеком, мокрым пятном, качавшимся в мозолистых руках корабля, который никогда не был мне домом. Я стал тьмой. Я стал Генри. Я стал долгой и жуткой беззвездной ночью. «Возьмите меня, – молил я, – с меня хватит. Покончите с этим».

Поэтому я вовсе не удивился, когда ночью меня разбудило сотрясение корабля, с ревом разламывавшегося на части, вовсе не удивился.

* * *

Когда мы ходим в море, это теплое море. Я думал, оно будет таким же холодным, как английское море. Настолько холодным, что, перестаешь себя чувствовать. Я думаю, что когда мы будем погружаться в воду, нам будет больно, как тогда, когда обжигает льдом. В то мгновение, когда настает мой черед, я вижу, как вздымаются огромные волны, словно боги прекратили прения, чтобы дать мне увидеть, как все происходит, по одному медленному мгновению за раз. «Вот и все, – думаю я. – Вот как все закончится». И тогда я понимаю, что не хочу такой смерти, не здесь, так далеко от всего, что я люблю, в этих чужих водах, на корабле белого человека. Но Билли где-то здесь – я думаю о нем и о Генри с Итаном. Думаю обо всех своих друзьях в Лондоне. А потом думаю о своих матери с отцом, и мне любопытно, воссоединюсь ли я с ними на этот раз. Все это я вижу в этой холодной и неподвижной временной впадине.