Воображаемые жизни Джеймса Понеке

Ниже. Глубоко. Сладко. «Тсс», – я все еще слышу море. Кровать плывет. Генри склоняется надо мной, а Билли стоит сзади, входя в нее тем же путем, каким Итан входил в меня. И вот те мужчины. О, Генри, нет! «Тсс, – говорит она, – на этот раз я позволю им забрать Билли. Не меня. С меня хватит. Я так устала, Джимми, так устала от этого гнилого мира. Они думаю, что владеют мной, все эти мужчины. Как будто мои манда, зад и нутро принадлежат им, чтобы засаживать в них, когда вздумается. Как будто у меня нет собственных желаний, или глаз, или головы на плечах. Я королева, ты меня слышишь, Джимми? Мужчины – глупцы! – И вот она уже огонь, возносящийся, чтобы воссоединиться с солнцем, опаляя каждую часть меня. – Я люблю тебя, Джимми, но ты все равно глупый мужчина. – Банши[73] поднимается, и я смеюсь вместе с ней. Давай, Генри, возьми нас с собой всех до единого. Обожги землю. Заставь их это почувствовать. Всех до последнего тупого ублюдка. Она протягивает руку – прикосновение обжигает. «О, Джимми. Ты был одним из хороших. Когда это еще имело значение».

Вокруг долго стоит чернота. А потом сны повторяются и уходят в пустоту. Я повторяюсь и ухожу в пустоту. И простыни мокрые и холодные. И это меня сжигает.

Я сижу под деревом, вместе с Ну. И мамой. Но я больше не вижу их глаз, лишь пустые впадины. «Не волнуйся, дитя, – говорит мама, – Ну за тобой присмотрит». – «Но у нее же нет глаз, – отвечаю я, а мама меня не слышит. – Но как же Ну присмотрит за мной, мама?» Я все спрашиваю и спрашиваю. И наконец она отвечает. «Дело всегда в тебе, Хеми, верно? Знаешь, что случилось с остальными из нас? Перестань думать о себе, сынок. Остальные мертвы. Это тебе следует присматривать за своей сестрой. Знаешь ли, у нее нет собственных глаз. Если бы я знала, что ты станешь таким koretake, себялюбивым сыном – мы могли бы тебя там бросить. Тебе же нравится, когда тебя бросают, правда, мальчик?» «Да, мама», – отвечаю я. Да, да, тсс. Волны, соль, ужасное мгновение перед следующим вдохом.

Он приходит последним, и я все понимаю. Билли ухмыляется, Билли смеется, и это звук моего сердца. «Я нашел ее, – говорит он мне, – я нашел Генри!» Он одет в лучшую одежду, совсем как в тот первый день, в Павильоне. К нему вернулся былой задор, и если я сейчас закрою глаза, думаю, я потеряю его навсегда. «Не оставляй меня, Билли». Я громко всхлипываю, и меня заливает собственной рвотой. «Посмотри на меня. Стоило мне тебя встретить, как я стал жалким типом». – «Нет, Хеми. Ты стал принцем».

* * *

Все начинается с мути, боли и пота. Дни напролет. Кто-то вливает мне между губами воду или бульон. Все выливается обратно до тех пор, пока наконец мой желудок не принимает то, что в него попадает. Медленно. Медленно я начинаю понимать, что вижу, что чувствую: размеры маленькой комнаты, постель из одних холщовых мешков на сухих пальмовых листьях, свет снаружи, яростно пробивающийся сквозь дверь, лунный свет, который легче выносить, но ничуть не прохладнее. Всегда так тепло. И люди. Мужчина. Женщина. Дети, которые трогают меня, как и когда хотят. Язык, который я не могу распознать и который иногда похож на английский. Рев моря. Многочисленные проявления их доброты. Мой стыд. Рев моря.

* * *

Наконец мой опухший язык сжался до размеров, позволявших издавать речь. «Я Чеймс, – сказал я, – нет, Чимми».

– Чимми? Чеймс? – Женщина была крупная, закутанная в легкую цветастую одежду, которая выглядела такой прохладной. Я знал, что так быть не может, но мне нужно было вытянуть руку, чтобы в этом убедиться.

– Никаких рук, Чимми Чеймс.

– Хеми. Не Чимми, Хеми.

– Чиммихеми?

– Хе-ми. Пожалуйста, зовите меня Хеми. – Даже на это понадобилось слишком много усилий. Я погрузился в глубокий сон. И через какое-то время проснулся, и в воздухе витал запах пряной еды.

– Он говорит, что его зовут Чимми Чеймс Чиммихеми.

– Нет. Гм, простите. Меня зовут Хеми.

– Ой ли? – Мужчина был одет только в короткие поношенные штаны, но развитая мускулатура придавала его фигуре элегантности. – Дай-ка мне рубашку, Ребека. И что-нибудь, чем его обмахивать. Посижу с ним немного.

Обмахивание было таким, как если бы все ангелы Господни вдруг захлопали на меня крыльями.

– Я никогда не видел, чтобы человек потел так, как ты. Ни черный. Ни белый. Ни коричневый, как ты. Откуда ты? Кто твоя семья там, в Англии?

– Теперь там никого. – Там была темнота, в которую я не мог заставить себя заглянуть. Пока не мог. – Я новозеландец. Маори.

– Маурри?

– Уроженец Новой Зеландии. Это остров. На юге.

– Не знаю такого.

– Где мы сейчас?

– Меня зовут Роберт, мою жену – Ребека. Это наш собственный дом. Наш собственный.

– Спасибо, что позволили мне остаться. Вы так добры. У вас дети. Лишний рот вам ни к чему…

– Ты съел не больше капли. С рыбалкой сейчас хорошо.

– Спасибо. Хороший дом.

– Наш собственный, построен нашими собственными руками. – Ребека растопырила пальцы ладонями вверх, словно дополняя сказанное.

– Всего два на четыре.

– О? А где мы?

– Рядом со Спейтстауном, рядом с морем.

– Да. Море.

– Все блага от моря.

– Те, которые не с деревьев. Ты его покормишь?