Воображала

Но о, как тщетно он пытался унизить меня или оскорбить. Как тщетно пытался причинить мне боль. Физическая боль лишь злила меня, больше не пугала. Что до его признания — я знала куда больше.

И я жила с этим каждый день. Я знала, чья рука творила яд, и чья его подсыпала. Знала об этом преступлении вещи куда более интимные, чем подкуп полиции и преторианской гвардии.

Не в первый раз убивают императора и императрицу, и как наследники живут с этим — вовсе не секрет. Не секрет и то, как они умудряются обойти закон.

Я никогда не причиняла никому зла, но я была недостаточно внимательна. И недостаточно смела. И я жила с этим, жила. И, может быть, я предпочла бы узнать об этом только сейчас, прожив в благостном неведении все эти годы.

Боль была бы чудовищна, но каким бы подарком был тогда каждый день до этого.

— Господин Северин, — сказала я. — Вы разозлились? Я думаю, если вам так льстит разграбить мою гостиную или ударить меня, уничтожить мою династию или страну, вы с радостью походите отмеченным мной, это будет освежать ваши воспоминания об этой долгой ночи.

Я улыбнулась ему зубами, наверное, розовыми от его крови.

В этот момент я услышала музыку. Песня была знакомой до боли. Мы с сестрой слушали ее вечерами, и сестра расчесывала свои прекрасные волосы, а я смотрела на чудесное море. В песне пелось о том, что завтра никогда не наступит.

Завтра никогда не наступит, завтра никогда не придет.
И когда мы все отправимся в удивительное место,
Наступит вечное, неповторимое сегодня.

Чудесная песня, мрачному значению которой я прежде не придавала значения. Я с точностью представляла, как крутится сейчас в патефоне старенькая, покрытая крохотными царапинками пластинка. Оранжевый зрачок в середине вертится так быстро, что все надписи, покрывающие его, сливаются в водоворот из темных полосок.

Нет ни названия песни, ни ее исполнителя — все стерлось из моей памяти, слишком быстро вертелась пластинка. Остался лишь звук.

Сердце в груди забилось чаще. Разве думала я когда-нибудь, что буду так ждать варвара, захватившего мою страну, чтобы он спас Империю от принцепсов, готовых сжечь ее в огне своей гордости? Какой прекрасный абсурд, и какая прекрасная песня.

И я начала петь.

Северин выругался, Эмилия кивнула Кабану и Зайке.

— Посмотрите, что там.

Я увидела в руках у обоих пистолеты и поняла, что волнуюсь за Аэция. Это было странное чувство, на которое я разозлилась.

— Заткнись! — рявкнул Северин. Эмилия оставалась абсолютно спокойной. Словно ничто не могло пойти не так. Эмилия села в кресло, отодвинутое ближе к окну, взяла недопитый бокал вина.

— Не нервничай, — сказала она Северину, а затем обратилась ко мне. — В конце концов, вы весьма хороши в пении, моя Императрица.

Музыка и мое пение заглушали звуки шагов, затем Северин зажал мне рот, и осталась только музыка. Тогда я и услышала выстрелы. Они вплетались в музыку удивительно гармонично, дополняя ее, а не искажая. Северин тут же отпустил меня и схватил пистолет. Я увидела, что мой укус на его шее все еще блестит красным в ненадежном и слабом свете, позволявшем мне видеть.

Выстрелы прогремели и стихли, оставив пустоту в моем сердце. Аэций не мог умереть, думала я. Он сильный, он безумный, и он должен отлично стрелять. Хотя в темноте это, конечно, был, скорее, вопрос везения.

Что-то тяжелое с шумом спустили по лестнице. Тело, это было тело. Только пару секунд Северин смотрел в сторону лестницы, совершенно инстинктивно, вероятно, даже не думая о том, что враг придет с той стороны. Так все мы реагируем на резкие звуки. Этих секунд мне хватило, я резко подалась в его сторону, крепко привязанная к стулу, что сейчас было мне на руку. Конструкция оказалась громоздкая и тяжелая, и я сумела резким движением повалить его на пол.

Падая, я увидела, как Кошка и Волчица почти одновременно выстрелили вверх, туда, где был открыт коридор второго этажа, огороженный лишь поручнями. В темноте Аэция было едва-едва видно, а вот он стрелял по подсвеченным мишеням. Я знала, что тьма на его стороне. Однако сначала мне показалось, что они попали. Фигура на втором этаже расслабленно и безвольно зашаталась, словно кукла. Уже не человек, но вещь, подумала я. Поздно, исключительно поздно для всего.

Снова раздались выстрелы, два подряд, и я не увидела, но услышала, как пролилась кровь. Я знала, что звук этот запомню навсегда. Звук, с которым плоть человека рвется, а тело с комичным хлюпаньем выпускает кровь. Волчица схватилась за горло, но ее время, как и кровь, рвалось сквозь пальцы. Она упала. Кошка прижимала раненную руку к себе, словно баюкая ее. Пистолет упал, и Эмилия, каким-то ленивым, кошачьим движением наклонилась к нему и подобрала.

Кошка хныкала, Волчица же больше не издавала ни звука.

Но тело над нами ведь явно было мертво. Северин оттолкнул меня, выбираясь, и я оперлась руками о пол, чтобы не навредить себе, упав, умудрилась даже аккуратно приземлиться.