Воображала

Тело снова пошатнулось, потом я услышала голос Аэция. И если в темноте его было едва видно, то слышала я очень хорошо:

— Я несколько грубо обошелся с вашими товарищами. Этому и вовсе вырезал глаз. Не знаю, зачем. Знаете, очень тяжело остановиться, начав.

Голова безвольно кивала, словно игрушка в руках у чревовещателя. Только тогда я, наконец, поняла, что он использует тело Кабана, чтобы прикрываться от пуль. Это был голос Аэция, тихий, задумчивый, но сейчас он казался по-настоящему страшным.

Тело отправилось в полет, рухнуло ровно на границе между светом и съедавшей его темнотой. Я увидела в голове Кабана кухонный нож, которым прислуга частенько разделывала мясо, и мы с сестрой часто приходили смотреть на это жестокое таинство из детского любопытства. На покрытой фарфором ручке, которую прежде сжимала рука старенькой поварихи, блестели черные в слабом свете капли крови.

Лезвие, бог мой, впивалось ему, наверное, прямо в мозг, и это с какой силой нужно было воткнуть его, чтобы проломить череп. Оно проходило до половины, казалось, еще чуть-чуть, и оно пропорет щеку. Но этого так и не случилось. Меня затошнило, и в то же время я не испытала столько отвращения, сколько стоило бы. И даже не испытала только отвращение.

Я увидела на месте одного его глаза черный провал. Второй был открыт и залит кровью. Маска кабана и лезвие, торчавшее из головы сочетались в высшей степени иронично. Отсутствие глаза же было страшным, пустотным.

Эмилия и Северин тут же прицелились, хотя Аэция все еще было плохо видно. И все же теперь попасть по нему было реальнее.

— О, нет, — сказал Аэций. — Перед смертью я убью ее. Мы с ней умрем вместе, словно любовники из второсортного романа, которые до ужаса боятся повзрослеть и не сойтись характерами. Но вы ведь этого не хотите? И я, наверное, не хочу.

— Ритуал уже не закончить, — сказала Эмилия. — Если ты, животное, выстрелишь в нее, наш бог разъярится, не получив приношения.

— Если я, животное, выстрелю, все закончится для всех. Не самый плохой конец. История — это всего лишь история. Какая, в сущности, разница?

Он действительно направлял пистолет на меня. Я задрожала. Я верила, что он может убить меня.

— Чего ты хочешь? — спросила Эмилия. Северин тихо выругался, и я явно услышала после ругательства имя «Децимин». — Мы не можем закончить ритуал.

— Да, я понимаю. Он уже здесь, разве не так?

Аэций вскинул голову, словно принюхивался. Свет выхватил его, но так ненадежно, что я не могла увидеть выражение его лица.

— Я хочу, чтобы вы продолжили ритуал. Приведите его. Иначе мы не выберемся отсюда, а ваш бог может разъяриться от долгого ожидания. Я не люблю злых богов. Это мне точно не нравится.

— Продолжили? — спросила Эмилия, а Северин засмеялся.

— Что, Аэций?

— Прости, Октавия, но раз уж ритуал никак нельзя закончить, остается лишь надеяться на милосердие твоего бога.

— Ты с ума сошел?!

Аэций помолчал, затем сказал:

— Да. Конечно. В общепринятом смысле я не был в своем уме с самого начала.

— О, эти забавные зверьки. Незачем было убивать, если ты хотел только посмотреть, — засмеялся Северин.

— Я люблю убивать, — сказал Аэций. Тон у него был подчеркнуто вежливый, растерянно-тихий, с его словами совершенно не вязался, будто его озвучивали, а не он говорил. И актер был просто совершенно бездарный.

— Вот он, ваш великий Аэций, которому вы сдались, Октавия? — спросил Северин. Я молчала.

— Вперед, — сказал Аэций. — Ты же должен убить кого-то, да? Это открывает врата. Или вы вместе. Нет, наверное, женщина. Женщина должна убить. Я просто подумал, это было бы лучшим выходом. То есть, входом.

Глава 17

Как нам было хорошо в этот чудовищный день. Знал бы ты, милый мой, как я виню себя за радость, которую испытывала тогда. Если бы я знала свое будущее наперед, я скорбела бы о наступлении этого дня, истязала бы себя и рыдала в ожидании рассвета.

Но неведение все-таки благо, мой дорогой и, возможно, лучшее из всех.

Мы смеялись до слез у Грациниана дома. Он жил в просторной двухэтажной квартире, в которую я всякий раз заходила, словно в музей. Я была далека от восточной культуры и эстетики, однако любопытна. Забавно, милый, я с жадностью подходила к исследованию квартиры Грациниана, словно выхваченной из Парфии и перенесенной сюда в абсолютной сохранности, однако мне дела не было до культур более близких и менее изученных. Люди бездны воспринимались мной, как носители культуры низкого пошиба, практически исчерпывающей себя на создании собственной письменности. Глупое мнение, отвратительное мнение, за которое мне, несмотря на то, что я не изжила все свои предрассудки, несколько стыдно.

Варварская карнавальная культура увлекательна, у ведьм сложная система моральных ценностей, далеко оставляющая позади даже нашу, воры же скрывают свои произведения искусства, хотя они прекрасны. Но были времена, когда я не задумывалась обо всем этом, проходя мимо.