Вообрази меня

– Да хоть пророком, плевать. Мы не можем и дальше платить за твою небрежность. Мы на войне и сейчас с трудом удерживаем свое превосходство. Если ты не в состоянии проанализировать возможный негативный эффект даже от небольшой заминки в решающий час, то не заслуживаешь быть среди нас.

Что-то грохочет. Захлопывается дверь.

Андерсон вздыхает, долго и медленно. Я почему-то понимаю, даже по звуку выдоха, что он не злится.

Я удивлена.

По-моему, он просто устал.

Мало-помалу кольцо той жаркой волны разжимается, отпускает мое горло. Еще пара секунд тишины, и я открываю глаза.

Смотрю на потолок, глаза приспосабливаются к яркому белому свету. Чувствую, что двигаться тяжело, однако в целом я в порядке.

– Джульетта?

Голос Андерсона звучит намного ласковее, чем я ожидала. Приложив некоторое усилие, я поворачиваю шею. Встречаюсь с ним взглядом.

Он совсем на себя не похож. Небритый. Неуверенный.

– Да, сэр. – Мой голос звучит грубо. Непривычно.

– Как ты себя чувствуешь?

– У меня все онемело.

Он нажимает на кнопку, и кровать приходит в движение, подстраивается так, что я теперь сижу относительно прямо. Кровь устремляется от головы вниз. Андерсон отключает прикрепленные к телу приборы, я смотрю как завороженная.

Потом он выпрямляется.

Поворачивается ко мне спиной, лицом к крохотному оконцу. Оно слишком высоко, и вид из него мне недоступен. Андерсон поднимает руки и, вздыхая, пробегает пальцами по волосам.

– Надо выпить, – обращается он к стене.

Затем, кивнув сам себе, выходит в соседнюю дверь. Я сначала удивлена, что меня оставили одну, потом откуда-то доносятся приглушенные звуки и знакомое бряцанье стаканов, перезвон, и я уже не удивляюсь.

Я в замешательстве.

Не понимаю, где нахожусь. Иголок в теле нет, и я получаю чуть бо́льшую свободу перемещения. Однако, повертев головой и осмотревшись, осознаю, что я не в медицинском крыле, как ожидала вначале. Комната похожа на чью-то спальню.

Или на номер в отеле.

Все вокруг кипенно-белое. Стерильное. Я лежу на огромной белой кровати с белыми простынями и белым пуховым одеялом. Даже каркас кровати изготовлен из светлого дерева. Рядом с разнокалиберными тележками и замершей аппаратурой стоит одинокая тумбочка, украшенная одинокой же, простого вида лампой. Через хлипенькую, чуть приотворенную дверь льется косой свет, и мне кажется, я подглядываю в уборную, хотя в настоящий момент она, похоже, свободна. Рядом с дверью стоит чемодан, закрытый, но не застегнутый на молнию. На стене прямо напротив меня висит экран, а под ним – комод. Один из ящиков закрыт неплотно, что подогревает мой интерес.

И тут до меня доходит: я же почти голая. Да, на мне больничная рубашка, только это не одежда. Осматриваю комнату в поисках военной формы – безрезультатно.

Здесь ничего нет.

В голове проясняется, и я вспоминаю, что, должно быть, залила всю одежду кровью. Помню, как стояла на полу на коленях. Помню, разливающуюся лужу собственной крови, в которую и упала.

Опускаю взгляд на поврежденную руку. Я отрезала только указательный палец, однако замотана бинтами вся кисть. Боль превратилась в тупую пульсацию. Хороший знак, на мой взгляд.

Осторожно начинаю разматывать бинты.

И тут вновь появляется Андерсон. Пиджак он снял, галстук развязал. Две верхние пуговицы на рубашке расстегнуты, виден чернильный завиток, волосы взъерошены.

Андерсон остается в дверях и делает большой глоток из стакана, наполовину наполненного жидкостью янтарного цвета.

Когда мы встречаемся взглядами, я говорю:

– Сэр, я думала о том, где нахожусь. А еще о том, где моя одежда.

Андерсон снова подносит стакан к губам. Делая глоток, он закрывает глаза, откидываясь на дверной косяк. Вздыхает.

– Ты в моей комнате, – поясняет он, не открывая глаз. – Это здание огромно, и медицинские части – а их здесь довольно много – располагаются в большинстве своем в противоположном его конце, примерно в миле отсюда. Когда Макс оказал тебе помощь, я попросил его поместить тебя сюда, чтобы я мог всю ночь присматривать за тобой. Что касается одежды, понятия не имею. – Он снова отхлебывает из стакана. – Наверное, Макс ее сжег. Думаю, скоро тебе принесут что-то взамен.

– Спасибо, сэр.

Андерсон не отвечает.

Молчу и я.

Когда у него закрыты глаза, смотреть на него спокойнее. Я пользуюсь редкой возможностью разглядеть его татуировку, однако все равно не вижу в ней смысла. Но больше я смотрю на его лицо, выражение которого мне совсем незнакомо: мягкое, расслабленное, вот-вот – и он заулыбается. И все равно заметно: что-то его тревожит.

– Что? – спрашивает он, не глядя на меня. – Что на этот раз?

– Я думала, сэр, все ли у вас в порядке.

Андерсон открывает глаза. Склонив голову, меня рассматривает. Взгляд загадочный. Потом медленно отворачивается. Залпом допивает содержимое стакана, сам стакан ставит на тумбочку и неторопливо устраивается в соседнем кресле.

– Ты не забыла, что прошлой ночью я заставил тебя отрезать себе палец?

– Нет, сэр.

– А сегодня ты интересуешься, все ли у меня в порядке.

– Да, сэр. По-моему, вы расстроены, сэр.

Он с задумчивым видом откидывается на спинку кресла. Потом вдруг качает головой.