Вообразительное искусство. Как написать сценарий мультфильма

Но только я понял, что я вижу мир, как я перестал его видеть. Я испугался, думая, что мир рухнул. Но пока я так думал, я понял, что если бы рухнул мир, то я бы так уже не думал. И я смотрел, ища мир, но не находил его.

А потом и смотреть стало некуда. Тогда я понял, что, покуда было куда смотреть, – вокруг меня был мир. А теперь его нет. Есть только я. А потом я понял, что я и есть мир. Но мир – это не я. Хотя в то же время я мир. А мир не я. А я мир.

Хармс подносит ладонь к лицу и видит, что буквы тают. Хармс сжимает ладонь и прижимает к груди. Стены камеры исчезают, и Хармс оказывается посреди снегопада букв в пустом пространстве. Буквы медленно падают вокруг него. Хармс исчезает.

20. ЭКСТ. ДВОР. ДЕНЬ

Дворник и кошка стоят рядом с лужей и деревом и смотрят, как с неба медленно падают буквы. Из лужи выныривает рыба.

Уже бледнеет и светает
Над Петропавловской иглой,
И снизу в окна шум влетает,
Шуршанье дворника метлой.
Люблю домой, мечтаний полным
и сонным телом чуя хлад,
спешить по улицам безмолвным
еще сквозь мертвый Ленинград.

Буквы медленно падают сверху вниз как снег. Они всюду – на набережной, в сквере, на перекрестке.

КОНЕЦ

Глава 5. Образ текстов

Я выбрал главный текст фильма – Хармс произносит: «А мир не я, а я мир…» И именно в этот момент герой растворяется в падающих с неба буквах. И от этого образа я стал выстраивать весь остальной фильм. То есть теперь я точно знал точку, в которую мне надо прийти. И при разработке сценария я вижу два основных пути – идти либо от кульминации фильма, от конца, подводя историю и героя к самой важной, уже найденной точке, либо, наоборот, идти от начального события, от завязки истории. Но тогда завязка должна быть настолько яркая и интересная, что в большей степени определяет историю, дает возможность для ее развития и формирования, и после нее можно идти вместе с героем вперед, еще не зная, чем все закончится. В данном случае, я шел от конца к началу. Поскольку в фильме много закадровых текстов Даниила Ивановича, я не стал вводить в фильм диалогов, хотя какие-то гуры (восклицания, звуки физики тела), конечно, присутствуют. Тут всегда есть возможность попасть в ловушку – если лишить героев речи, они могут выглядеть немыми. Так случилось, к примеру, в замечательном фильме Сильвена Шоме «Иллюзионист» (2010) – поскольку весь фильм построен на пантомиме (герои не говорят ни слова), а мир вполне реалистичный, то в какой-то момент возникает ощущение, что на героях лежит проклятие, и они бы и рады что-то сказать, но не могут. Мне кажется, что можно не бояться добавить в пантомиму одну или две фразы – это не разрушит форму, но избавит от проклятья немоты.

В моем фильме закадровые тексты предельно плотно набили пространство, и воздуха для диалогов не осталось. Они воспринимаются как внутренний монолог героя и в целом выглядят органично. Но один из текстов я решил вынести из внутреннего монолога во внешний. Это работает как прием исключения. Вы создаете какое-то правило, и оно действует много раз, но один раз вы сами нарушаете это правило, и тем самым делаете акцент в этом месте, направляете туда зрительское внимание. Таким текстом стал монолог Даниила Ивановича о солнце, когда, прогуливаясь с друзьями у Троицкого моста, герой залезает на парапет и декламирует, обращаясь к солнцу:

«Солнце посвети в меня
проткни меня солнце семь раз
ибо девятью дарами жив я
следу злости и зависти выход низ
пище хлебу и воде рот мой
страсти физике язык мой
и дыханию ноздрями путь
два уха для слушания
и свету окно глаза мои».

Этот текст ощущается как молитва и еще раз подчеркивает интимность интонации, которую мне так важно было передать, которую я выделял и выбором текстов из писем и записных книжек. Единственное стихотворение в фильме звучит уже на конечных титрах. Это стихотворение совсем не похоже на известные вещи Хармса. Он написал его в подражание классическому поэтическому стилю, но для фильма, для послесловия оно отлично подходит – в нем есть и «мертвый» Ленинград, и дворник, и воскрешение.