Вопреки себе (СИ)

— В жандармерию, сударь, — злорадно ответил агент, — у нас появилась информация, что Вы пересекли границу Российской Империи с подложными документами.

========== Жестокая гримаса судьбы… или фатальное стечение обстоятельств? ==========

Александр даже не стал спорить по поводу законности своего задержания: сейчас ему было в какой-то степени всё равно — настолько сильное он испытал потрясение, узнав, что Адель носит его ребёнка. Рядом с такой новостью меркло всё, даже его возможный арест.

Граф знал, что с его документами всё в порядке, так что, обвинение в подделке документов скоро рассыплется, словно пепел.

Мишель же, напротив, был вовсе не так уверен, что Александру удастся так легко вырваться из когтей третьего отделения, а особенно — из лап Бенкендорфа. Когда Бутурлин был уже в дверях, князь внезапно тронул его за плечо:

— Я попробую помочь, — тихо сказал он, глядя бывшему другу прямо в глаза, но тот лишь скользнул по князю пустым, немного растерянным взглядом.

Отчуждённость и безразличие в глазах Бутурлина совсем не понравились Мишелю: он выглядел так, словно ему была безразличная собственная участь. Видимо, весть о беременности Адель настолько убила его морально, что всё остальное казалось уже несущественным. Весь его вид говорил о неподдельной боли и шоке, и Мишель лишь утвердился в своей решимости попытаться вырвать Александра из застенков третьего отделения.

Александр, в сопровождении конвоя жандармов и секретного агента, скрылся в неприметной чёрной карете, которая медленно покатила в сторону набережной Фонтанки, где располагалось здание, подходить к которому боялись все жители столицы, вне зависимости от их социального положения. Даже окна длинного, серого особняка, казалось, пристально следили за каждым прохожим, что проходил мимо, отыскивая подозрительных и неблагонадёжных.

Мишель, проводив карету встревоженным взглядом, сразу же бросился обратно в особняк князя Оболенского. Как бы ни хотелось ему не вмешивать в дела Александра своего нового родственника, граф Бутурлин всё-таки является крестником Оболенского. А самое главное, что Владимир Кириллович когда-то воевал вместе с графом Бенкендорфом, и был с ним дружен; возможно, эта давняя дружба сыграет на пользу Александру. Теперь Мишелю необходимо было осторожно рассказать обо всём князю Оболенскому, чтобы Адель ни о чём не догадалась, она и без того наверняка в смятении после внезапной встречи с бывшим возлюбленным.

Случай побеседовать с Владимиром Кирилловичем приватно представился лишь через полчаса, с момента возвращения Мишеля на бал. Воспользовавшись тем, что князь Оболенский на время оставил свою молодую супругу в обществе нескольких дам, Мишель тут же подошёл к нему с просьбой о срочной беседе наедине.

Выслушав молодого князя, Владимир Кириллович нахмурился: его опасения подтвердились, и Александр Бутурлин объявился в Петербурге, только вот, слишком поздно… да ещё и в беду умудрился угодить почти сразу же! Да уж, всевидящее око Бенкендорфа не дремлет!

— Адель известно об этом? — тихо спросил Оболенский.

— Нет, я решил не говорить ей, — покачал головой Мишель.

— Ты прав, ни к чему волновать её, — вздохнул Владимир Кириллович.

— Вы… сможете чем-то помочь ему? — осторожно спросил молодой князь.

— Я постараюсь, но, боюсь, что смогу сделать это лишь завтра с утра, — виновато развёл руками Оболенский. — Так что, Александру придётся провести эту ночь в жандармерии.

— Думаю, это не так страшно для него, после того, что он узнал, — пробормотал Мишель.

— Вы поговорили… и ты поверил его словам? — спросил Владимир Кириллович.

— Да… я ему поверил, — сокрушённо кивнул Мишель. — Но это уже не имеет никакого значения: он сам виноват, что опоздал и потерял мою сестру.

— Не пожалеет ли она… — еле слышно пробормотал князь Оболенский, задумчиво глядя в окно, за которым медленно падали крупные снежинки, укрывая землю новым покрывалом.

Видимо, эта мысль настойчиво преследовала князя, не давая ему покоя.

Мишель промолчал, не найдя подходящего ответа, ибо сам сомневался, что сестра не пожалеет о своём скоропалительном решении выйти замуж. Но священный обряд уже совершён, и Адель будет верна клятве, данной у алтаря, в этом Мишель был убеждён.

— Адель ничем не оскорбит Ваше имя, Владимир Кириллович, я уверен, — тихо сказал Мишель, глядя в спину князя, который по-прежнему смотрел в окно.

Оболенский немного помолчал, словно слова Мишеля не сразу дошли до его сознания, а затем медленно обернулся. Его лучистые серые глаза были печальны, но он тут же взял себя в руки и ободряюще улыбнулся молодому человеку.

— Знаю, мой мальчик… знаю, — вздохнул он, положив руку на плечо Мишеля. — Завтра же утром я отправлюсь прямо к Бенкендорфу, обещаю. И сделаю всё, что смогу.