Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике

До сих пор мы пытались наметить космотехнику в китайском мышлении; мы сравнивали ее с греческим концептом technē, отчасти через труды Хайдеггера. Было бы слишком провокационно утверждать, что Хайдеггер искал не что иное, как космотехнику, но нельзя отрицать, что вопрос о physis и бытии касается глубинной связи человека и космоса. Космотехника, намеченная мной выше в традициях конфуцианства и даосизма, может напомнить некоторым читателям эллинистическую философию после Аристотеля; в частности, учение греко-римских стоиков о жизни в согласии с природой обладает явным родством с даосским стремлением к природе (как отмечалось выше, Хайдеггер не высказывался о стоиках, хотя стоическая космология кажется ближе к ионийской, нежели к аристотелевской)[216]. Безусловно, между ними есть различия, которые мы попытаемся здесь кратко осветить. Но вместо того, чтобы просто перечислять эти различия, я хотел бы переформулировать разработанный во введении концепт космотехники, который зиждется на опосредованном техникой отношении между космосом и моралью, и показать, как мы можем идентифицировать такую [переопределенную] космотехнику в стоицизме.

Более внимательное чтение стоиков позволяет нам увидеть роль, которую играла в их мысли рациональность, весьма заметно приниженная в даосизме. Как стоическая, так и даосская космотехники предлагают жить в согласии с «природой» – соответственно physis и цзы жань, – и настаивают на том, что технические объекты суть лишь средство для достижения более высокой цели: для стоиков эвдемонии [ευδαιμονία, «счастье»], для даосов сяо яо (逍遙, «беззаботность»), а для конфуцианцев тань дан (坦蕩, «спокойствие»). В первой главе «Чжуан-цзы», озаглавленной «Беззаботное скитание», Чжуан-цзы описывает, что он понимает под свободой, с помощью иллюстрации, взятой у даосского философа Ле-цзы:

А вот если бы он мог оседлать истину Неба и Земли, править всеми переменами мироздания и странствовать в беспредельном, то не нуждался бы ни в какой опоре. Поэтому говорится: «Мудрый человек не имеет ничего своего. Божественный человек не имеет заслуг. Духовный человек не имеет имени»[217].

Человек может быть свободным, лишь следуя природе, а не привязываясь к чему-то, от чего будет становиться всё более зависимым. В «Суждениях и беседах» (книга VII, 37) Конфуций говорит нам:

Благородный муж [цзюнь цзы] безмятежен и спокоен [тань дан, без волнения, не беспокоясь о конфликтах и противоречиях], маленький человек постоянно встревожен и обеспокоен[218].

Быть цзюнь цзы – значит познать волю Неба, как говорит Учитель (книга II, 4):

В пятнадцать лет я обратил свои помыслы к учебе. В тридцать лет встал на ноги. В сорок освободился от сомнений. В пятьдесят познал волю Неба. В шестьдесят научился отличать правду от неправды. В семьдесят стал следовать желаниям сердца и не переступал меры[219].

Прежде чем человек сможет познать волю Неба, он должен учиться, и лишь после того, как он позаботился о своем обучении, он становится открытым и свободным.

В «Искусстве жить» Джон Селларс обнажает контраст между аристотелевским и стоицистским восприятием Сократа. Согласно Селларсу, в своей интерпретации Платона Аристотель пытается подчеркнуть связь между философией и logos. В первой книге «Метафизики» Аристотель представляет Сократа как того, кто отворачивается от природы к этике, которая касается универсалий и дефиниций[220]. Селларс утверждает, что при этом Аристотель недооценивает роль философии как askēsis в жизни и сократовском учении – того, что стало вдохновением для стоика Зенона. Как отмечает Селларс, причина в том, что самого Аристотеля больше интересовал логос[221]. Однако фактически, когда Сократ отвечает на вопрос Калликла о значении «власти над собой» в «Горгии»[222], он говорит, что это значит «sōphrona onta kaì enkratē autòn heautou», «быть хозяином своих наслаждений и желаний»[223]. В «Алкивиаде I» Сократ говорит, что первым шагом в заботе о себе является следование знаменитой дельфийской надписи, а именно «познай себя» (gnôthi seauton)[224]: заботиться о себе – значит заботиться о своей душе так же, как гимнастика позволяет заботиться о теле. В «Апологии», защищаясь от выдвинутого против него обвинения, Сократ заявляет: