Созерцая всё это [небесные тела], дух (animus) наш приходит к познанию богов, от чего родится благочестие. А к благочестию присоединяется справедливость и другие добродетели, из которых складывается блаженная жизнь, похожая на ту, которую ведут боги, и уступающая ей только в одном – ей не хватает бессмертия небожителей, что, впрочем, никакого отношения к блаженной жизни не имеет[237]
.Медиация между двумя сферами лежит в основе того, что стоики называют oikeiōsis. Стоическая мораль не является категорическим моральным обязательством, хотя и включает в себя саморефлексию и самоограничение; жизнь в согласии с природой требует одновременно созерцания и толкования. Толковать – значит, во-первых, поместить себя в отношение с сущими через созерцание, а во-вторых, наделить их ценностью. Эти ценности не произвольны, как отметил Эмиль Брейе: «…ценность – не то, что наделяет мерой, а то, что должно быть измерено; дающее меру есть само бытие <…> иными словами, аксиология предполагает онтологию, а не заменяет ее»[238]
.Габор Бетег предположил, что стоики, в особенности Хрисипп, убедительно включили космическую природу в основу своей этической теории. Позиция Бетега противоречит выдвинутому Джулией Аннас в «Моральности счастья» аргументу о том, что этическая теория стоиков была разработана «до» и «независимо от» их физических и теологических доктрин. Если это так, то, коль скоро физика была бы просто дополнением, углубляющим наше понимание этики, мы ошиблись бы, исходя из космической природы для уяснения природы стоической этики[239]
. Мы уже сталкивались с подобным аргументом в ходе обсуждения критики космоцентризма Дун Чжуншу Моу Цзунсанем; однако, как мы отметили, мораль невозможна без учета внешней среды, поскольку именно бытие-в-мире является условием этической мысли.Бетег показал, что платоновский «Тимей» оказал важное влияние на разработанную Хрисиппом теорию telos. Развивая свой тезис, Бетег опирается на следующий длинный отрывок из «Тимея»: