Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Вопрос в стиле Гульда мог бы быть следующим: возможен ли лучший Бетховен или Бах, возможен ли лучший Эйзенштейн, возможен ли лучший Вермеер? Как только внешние факторы (датировки по времени) рушатся и их нельзя установить, появляется то, что можно назвать неаутентичным произведением, или подделкой, но именно она может стать новым подлинником. Называют подделкой «лучшего Вермеера» – и это вопрос?

Но надо согласиться и с тем, что существует и такое искусство, которое не может быть лучше или хуже, чем современное, поскольку не поддаётся переносу в новое для себя время без потерь, иногда и таких, которые можно считать невосполнимыми. Аура, окружающая подобные произведения, переводящая их в сакральный план, должна быть сохранена и оберегаться, а великие произведения Сервантеса или Шекспира, Толстого или Пушкина стать вечными объектами на звёздном небе национальной и мировой идентичности. Конечно, интерпретация литературного произведения (в отличие от живописи и музыки, пластических искусств) не в силах повторить интерпретируемое сочинение слово в слово, но много лучше… Цель литературной интерпретации не воссоздание условий подлинности, она не имеет отношения к исполнительству, поскольку её цель – это перевод событий (описанных в литературном образце) на современный язык смысла (понимания). Подражание или его миметическая основа носит здесь характер приспособления к чужой форме чувственности, причём часто неосознаваемое и потому не становящееся предметом анализа.

57

Вероятно, наиболее близким к пониманию идей Гульда оказался постмарксист Паоло Вирно, посвятивший часть своей книги теории исполнительства¹¹⁹. Заметно, что он опирается на опыт великого музыканта. Двигаясь в своих размышлениях от Маркса, он пытается отделить производительный труд от непроизводительного: «Если есть “произведение”, автономный продукт, значит имеет место труд, а не виртуозность, и, следовательно, это не политика». Зачем нужна виртуозность? Всё дело в том, что этим термином можно маркировать целый подкласс, а когда-то социальную прослойку, которая обслуживала высшие классы капиталистического общества и была исключительно сервильной (артисты, художники, писатели, политики – всё это слуги Капитала), непроизводящая прослойка, или, как пишет Вирно: «…виртуозная деятельность проявляется как универсальный сервильный труд (lavoro servile)»¹²⁰. Введением представления не о побеждающем могуществе Труда, а о Всеобщем интеллекте задача нового понимания производящего класса начинает решаться. Происходит крайне болезненное сначала, но потом всё более успешное отстранение продуктивности ментальной деятельности от непродуктивности прежнего физического труда. В сущности, виртуозы – это те исполнители, которые достигают своего умения за счёт определённого, чисто телесного навыка, овладение этим навыком оказывается решающим. Гульд, конечно, виртуоз, но это не виртуоз в негативном смысле, который находится в зависимости от инструмента и своей техники игры. Напротив, он делает другую ставку. И здесь главную роль начинает играть отказ от Руки в пользу Интеллекта (Идеи). Тем не менее, что бы ни говорили о позиции Гульда, мы должны признать, что его отказ от виртуозности в пользу Произведения ничего не меняет. Определение виртуоза остаётся прежним: совершенство в использование телесного навыка для достижения высших духовных целей. Везде для достижения желаемого эффекта требуется приложить значительные усилия для перевоплощения, и для той достоверности действия, которое не может быть поставлено под сомнение. Но виртуоз настолько погружён в технические возможности овладения материалом, что начинает считать их единственным средством выразительности. И вот что утверждает Адорно: «Виртуозность должна не ограничиваться техникой передачи, исполнения, а без остатка растворяться в фактуре произведения…»¹²¹ Виртуозы-исполнители, по Адорно, в силу своей уникальной возможности убыстрять темп проникают столь глубоко в содержание классических произведений, что те не выдерживают: и вот сегодня их когда-то признанная органическая целостность, тотальность начинает распадаться, тогда виртуозы-исполнители становятся субъектами процесса распада. Новые и новейшие темпы навязываются и ускоряют исполнение произведения. Изменяется слух, и каждое время слышит свою классическую музыку, и слышит иначе, чем прежде¹²².

Утопия идеального Произведения отходит от нашего времени всё дальше в прошлое…

V Вещь и её собственник: три коллекции

58