Читаем Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии полностью

Момент воспоминания-1. И всё человеческое им было чуждо. Чего стоит, например, домашний миф о «бабушкином сундуке» – миф о некоем таинственном хранилище «старого», «никому не нужного» и «немодного», когда вдруг в один час всё это становится вдруг нужным и даже модным. Винтажное как возвышенно-трогательное. Спрашивается, кто создавал и зачем такие вещи, чьё существование не замечает разрушений, которые настоящее наносит вечному. Вещь, что рядом со мной, самая близкая и самая, возможно, дорогая (по памяти), но и она разрушается. Удивительно, но как я вспоминаю, всё лучшее из того, что я носил в детстве, что мне нравилось и составляло предмет моей гордости, почти всегда было связано с неудобством носки и болью (мозоли, иногда кровавые, нарушения в кровообращении стопы). Помню единственные ботинки, которые были сшиты для меня на заказ у частного портного, да ещё летний костюм голубого цвета (я даже ходил один раз с бабушкой на примерку). Класс четвёртый-пятый, а может быть и раньше. Как сейчас вижу блеск ботинок, но еле иду, они мне страшно жмут, но я иду, страдая, – похоже, даже счастлив. Как успела подрасти нога за то время, пока мне «шили» ботинки, я не знаю. Потом у меня появились подаренные родителями настоящие канадские коньки (не обычные «канады», а именно для игры в канадский хоккей), которые мне тут же начали жать. Прошла ещё одна зима, и нога уже с трудом в них влезала, приходилось во время игры подгибать большие пальцы на обеих ногах (пока ноготь одного из них не почернел). А вот несколько иной образ, но те же следствия. Помню старые отцовские тёмно-красные ботинки с рыжеватым оттенком, которые были куплены им в первую свою командировку – в Лондоне 1957 года, ещё совершенно имперском. Так вот, износу им не было. Когда я подрос и попытался их поносить, то не смог, они были не по ноге и слишком жёсткие, из какой-то толстой кожи (может, индийского буйвола?). Они производили впечатление особых ботинок, чьё назначение не было до конца ясным. Во всяком случае, мне казалось, никто из смертных не смог бы их сносить, это уж точно. Так и вышло, они долго валялись по чуланам и старым шкафам, пока не исчезли. Это действительно были вещи, которые были сделаны так, словно имели ещё какое-то назначение, помимо известного.


Момент воспоминания-2. В нашем доме на Хорошевке в 50-х годах был просто-таки культ оружия. Прямо за нашим забором стояла Таманская (танковая) дивизия. Помнится, я как-то на свалке нашёл полуразбитый пистолет ТТ, вероятно, уже ни на что не годный. И тем не менее более старшие ребята на первых порах пытались выменять его у меня. Однако им это не удавалось. Но потом нашёлся один умелец-меняла, который сказал, что у него есть из дерева вырезанный наган (один к одному с настоящим), принёс, показал, и я согласился. В детстве состояние обмена было постоянным: все обменивались со всеми, так как сами вещи представляли ценность только тогда, когда могли обмениваться (неважно, на что). Настоящий детский потлач, и, возможно, еще одно свидетельство непроходимой бедности советско-сталинского middle-class’а. Привлекала к себе внимание всегда вещь Другого. Желания мигрировали от одной вещи к другой, не прерывая свой ход. Все обменивались. У каждого была заветная вещь или вещица, которая могла бы привлечь внимание, причём степень её нужности была относительна. Просто у тебя такой не было. Это мог быть стальной шарик от бильярда, учебная граната (совсем новая), дюралевая шашка, пули, найденные на стрельбище в Строгинской пойме, рукоятка от ножа или только лезвие. У каждого была своя таинственная коробка или укромное место, где хранились наиболее ценные вещи, прежде чем вступить в обмен. Конечно, были и такие, которые обменивались крайне редко, например, некоторые любимые книжки. Мой школьный приятель рассказывал об одной своей «вещи» совершенные небылицы, выдумывал целые истории, скрывая ее от нас, поскольку ее не существовало. Но эта игра в несуществующую вещь поддерживала интерес к обмену. Вы когда-нибудь видели «тысячезарядный пистолет», похожий немного на немецкий вальтер. Был приложен небольшой рисунок на листке, вырванном из школьной тетрадки по арифметике, который должен был спасти положение рассказчика. Но оказался настолько неумелым и уродливым, что никто ему не поверил.

Тогда в обмен часто вступали истории о вещах, не сами вещи. Рассказ о «маленьком револьвере» (дамском) казался вымыслом, пока его автор – один из мальчишек – не стащил его у отца, чтобы доказать нам, что он существует, и что он не врал. Вот тогда-то мы увидели действительно прекрасную вещицу, сверкавшую сталью и такую тяжёлую; мы были просто потрясены (до сих пор помню эту сцену). С тех пор мальчишка получил полное доверие как рассказчик. Рассказывали про всё и вся, но всё это были вещи (наши, чужие, недоступные, малые, большие, очень маленькие, очень большие, огромные-преогромные), которые могли существовать «реально» только в своих историях.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Критика чистого разума
Критика чистого разума

Есть мыслители, влияние которых не ограничивается их эпохой, а простирается на всю историю человечества, поскольку в своих построениях они выразили некоторые базовые принципы человеческого существования, раскрыли основополагающие формы отношения человека к окружающему миру. Можно долго спорить о том, кого следует включить в список самых значимых философов, но по поводу двух имен такой спор невозможен: два первых места в этом ряду, безусловно, должны быть отданы Платону – и Иммануилу Канту.В развитой с 1770 «критической философии» («Критика чистого разума», 1781; «Критика практического разума», 1788; «Критика способности суждения», 1790) Иммануил Кант выступил против догматизма умозрительной метафизики и скептицизма с дуалистическим учением о непознаваемых «вещах в себе» (объективном источнике ощущений) и познаваемых явлениях, образующих сферу бесконечного возможного опыта. Условие познания – общезначимые априорные формы, упорядочивающие хаос ощущений. Идеи Бога, свободы, бессмертия, недоказуемые теоретически, являются, однако, постулатами «практического разума», необходимой предпосылкой нравственности.

Иммануил Кант

Философия