Вопрос смерти и жизни

В пятницу, через два дня после сеанса химиотерапии, она все еще чувствует себя достаточно бодро, чтобы пойти ужинать в ресторан. С тех пор как она заболела несколько месяцев назад, мы ужинали в ресторане, пожалуй, всего два раза. Мы выбираем наш любимый ресторанчик, «Fuki Sushi», который находится всего в нескольких кварталах от нашего дома. В меню есть такие блюда, как рисовый суп дзосуи и мисо, с которыми желудок Мэрилин справится без труда. За последние пятьдесят лет мы ужинали там раз пятьсот. Помнится, нам даже подарили набор ножей для мяса как самым преданным клиентам.

На следующее утро, в субботу, Мэрилин просыпается с широкой улыбкой на лице. «Мне приснился восхитительный сон – самый смешной сон за последние месяцы, если не годы, – рассказывает она. – Я нахожусь в нашем доме в Вашингтоне и тайком поднимаюсь в свою спальню с каким-то мужчиной. Его лица я не вижу. Он ложится со мной в кровать. Мы начинаем заниматься любовью, но в самый интересный момент он мочится прямо в постель. Мне нужно встать и сменить простыни. Потом я спускаюсь вниз, чтобы приготовить чай, и, поднимаясь по лестнице, слышу какой-то шум в комнате моей мамы. Я стучу в дверь и слегка приоткрываю ее. Угадай, кого я там вижу? Нашего сына Бена, голого! Он сидит на кровати моей мамы и ухмыляется во весь рот. Мама смотрит на меня и говорит: “Теперь ты знаешь!” Я отвечаю: “В моей спальне тоже кое-кто есть. Теперь ты знаешь”».

Мы оба смеемся над этим абсурдным сном и безуспешно пытаемся найти в нем смысл. Мэрилин снится дом, где она выросла. Но у нее роман с неизвестным мужчиной, страдающим недержанием мочи. Он мочится в постель, что свойственно старикам. В конце сновидения она встречается с матерью – очень милой, заботливой женщиной, которая лежит в постели с нашим взрослым сыном Беном.

Инцест, путешествия во времени, абсурдный юмор, жизненные этапы и бунт против старения – все на месте!

Позже в тот же день Мэрилин говорит мне, что, по ее мнению, сон навеян реальными событиями: она видела, как мы с Беном сидели на моей постели и разговаривали. Естественно, мы обращаемся к фрейдовской интерпретации инцестуальных отношений между матерью и сыном, которые Мэрилин замаскировала, приписав их своей матери. Что касается старого любовника, то это, скорее всего, был я, хотя я еще ни разу не писал в постель.

Весь день Мэрилин пребывает в таком приподнятом расположении духа, что я уже не сомневаюсь: прежняя Мэрилин действительно вернулась! Но, увы, ненадолго: на следующий день снова возникает тошнота и слабость. Мэрилин едва может подняться с дивана. Перемена настолько неожиданная и непостижимая, что я опять чувствую себя беспомощным. Я говорю ей, и говорю искренне, как мне бы хотелось забрать ее болезнь себе – пусть лучше тошнит меня, пусть лучше я ощущаю эту невыносимую усталость и слабость.

На следующий день она снова чувствует себя хорошо, и в целом, кажется, ей становится лучше. Болезнь Мэрилин затмила все остальное, но теперь у меня появилось время подумать о своей собственной жизни. У меня осталось очень мало ровесников – все мои самые близкие и старые друзья умерли. Кроме Мэрилин, только двое друзей из далекого прошлого все еще живут и дышат. Еще у меня есть мой двоюродный брат Джей, который на три года младше меня и которого я знаю с рождения. Он живет в Вашингтоне, и мы созваниваемся по меньшей мере четыре или пять раз в неделю. Правда, ни один из нас не готов к путешествиям, а потому я вряд ли когда-нибудь увижу его снова. Я еженедельно разговариваю по телефону с Солом Спиро, с которым мы вместе работали в больнице Джонса Хопкинса. Он живет в штате Вашингтон, но слишком болен, чтобы приехать ко мне. Только вчера я прочел в Stanford Report, что Стэнли Шрайер – мой давний друг и сосед – умер. Стэнли был профессором гематологии в Стэнфорде; именно он направил нас к доктору М. Из его некролога я узнаю, что ему было 90 лет – на два года больше, чем мне. Еще два года. Вероятно, я могу прожить еще два года. Но если Мэрилин не будет, я бы не хотел оставаться здесь так долго.

Теперь я пенсионер. Я бросил работу, которую люблю всей душой, и очень скучаю по своей терапевтической практике. Прошло всего несколько месяцев с тех пор, как я ушел на покой. Хотя я до сих пор провожу разовые консультации с тремя или четырьмя пациентами в неделю, дело всей моей жизни закончено, и я скорблю о нем. Мне не хватает интимности терапевтического процесса. Теперь никто, кроме Мэрилин, не приглашает меня в самые глубокие и темные тайники своей души.

Пока я размышляю, как лучше описать, что я потерял, и как передать всю глубину моей печали, перед моим мысленным взором возникает лицо одной пациентки. Как странно, что я вспомнил именно эту женщину: я видел ее всего один раз, да и то очень давно. Пару недель назад, просматривая свои старые записи, я наткнулся на ее историю.