Вопрос смерти и жизни

В день моего шестидесятипятилетия в мой кабинет вошла Филлис – угрюмая, но привлекательная пожилая женщина. Пациентка явно чувствовала себя крайне неуютно: она по-птичьи примостилась на самом краешке стула, словно в любой момент была готова пуститься наутек.

– Добро пожаловать, Филлис. Я Ирв Ялом. Из вашего электронного письма я знаю, что вы плохо спите и часто испытываете приступы тревоги. Ну что, приступим? Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?

Филлис смутилась.

– Мне нужна минута или две – я не часто говорю о себе, о своем скрытом «я».

Она оглядела мой кабинет. Ее взгляд остановился на фотографии с автографом великого нью-йоркского бейсболиста «Янки» Джо Ди Маджо, которая висела на стене.

– Он был одним из героев моего детства, – заметил я.

Филлис расплылась в широкой улыбке.

– Джо Ди Маджо… я знаю его – то есть знаю о нем. Я выросла в Сан-Франциско, в Норт-Бич, недалеко от его дома. Мы жили всего в паре кварталов от той церкви, в которой они поженились с Мэрилин Монро.

– Я много раз бывал в Норт-Бич и часто обедал в ресторане Ди Маджо – кажется, это был ресторан Доминика, его брата. Вы видели, как он играет?

– Только по телевизору. Мне нравилось смотреть, как он бегает между базами. Столько изящества. Я видела его пару раз в Марине. Сейчас он живет там.

Заметив, что она откинулась на спинку стула, я решил, что пора переходить к делу.

– Итак, расскажите о себе, Филлис. Что привело вас ко мне?

– Ну, мне 83 года. Большую часть жизни я проработала помощницей анестезиолога. Вышла на пенсию несколько лет назад. Живу одна. Замужем не была. Если вы подумали, что я веду уединенную жизнь, вы совершенно правы. Семьи у меня нет. Осталась только сводная сестра, но мы практически не общаемся. Меня беспокоят бессонница и тревога.

Она попыталась улыбнуться, но ее губы дрожали. Она как будто просила прощения за то, что заставила меня работать.

– Я вижу, вам нелегко говорить о себе, Филлис. Полагаю, это первый раз, когда вы разговариваете с психотерапевтом?

Она кивнула.

– Скажите, почему именно сейчас? Что заставило вас позвонить мне сейчас?

– Ничего особенного. Просто все только ухудшается, особенно бессонница и одиночество.

– А почему я?

– Я прочла много ваших книг. Мне показалось, что вам можно доверять. Совсем недавно я читала «Лжец на кушетке»[27]. Вы гибкий, добрый и явно не сторонник смирительных рубашек. Но самое главное – вы не осуждаете.

Было ясно, что она испытывает сильное чувство вины.

– Вы правы, – мягко сказал я. – Я не осуждаю. Я на вашей стороне. Я здесь, чтобы помочь.

Наконец Филлис погрузилась в свои воспоминания и начала описывать свое несчастливое детство. Ее отец бросил семью, когда ей было три года. Она никогда больше не слышала о нем, а ее мать никогда больше не упоминала его имени. По словам Филлис, мать была порочной, холодной, самовлюбленной женщиной. Когда один из ее многочисленных мужчин попытался надругаться над девочкой, она убежала из дома. В то время ей было 15 лет. Некоторое время Филлис занималась проституцией, жила с несколькими мужчинами, но впоследствии сумела окончить среднюю школу, колледж и школу медсестер. Всю свою сознательную жизнь она проработала помощницей анестезиолога.

Филлис откинулась на спинку стула, сделала несколько глубоких вдохов и продолжила:

– Вот вкратце вся моя жизнь. Теперь самое трудное. Несколько лет назад моя сестра позвонила мне и сообщила, что у нашей матери поздняя стадия рака легких; она была подключена к аппарату ИВЛ и находилась в коматозном состоянии в хосписе. «Она умирает, – сказала сестра. – Я просидела с ней последние три ночи и падаю с ног. Пожалуйста, Филлис, не могла бы ты приехать и провести с ней эту ночь? Она не в сознании – тебе не придется с ней разговаривать».

Я согласилась – несколько лет назад мы с сестрой восстановили отношения и даже встречались раз в пару месяцев. Я согласилась, но сделала это ради сестры, а не ради матери. Я не видела свою мать много лет, и, как я уже говорила, мне было на нее наплевать. Я согласилась посидеть с ней только для того, чтобы сестра могла немного отдохнуть. Около трех часов ночи – я помню это так ясно, как будто это было вчера, – дыхание моей матери стало неровным и прерывистым, а на губах выступила пена. У нее был отек легких. Я видела это у многих больных и знала, что конец близок. Я была уверена, что она умрет с минуты на минуту.

Филлис склонила голову. Она помолчала несколько секунд, а потом, взглянув на меня, прошептала:

– Я должна кому-то сказать. Я могу вам доверять?

Я кивнул.

– Я отключила подачу кислорода… отключила его перед самым последним вдохом.

Некоторое время мы сидели молча.

– Я все спрашиваю себя: это была жалость или месть? – пробормотала Филлис.

– Может, и то, и другое, – предположил я. – А может, пришло время оставить этот вопрос. Представляю, как вам было тяжело держать это в себе столько лет. Но вы правильно сделали, что поделились. Что вы сейчас чувствуете?

– Мне слишком страшно даже говорить об этом.

– Примите это как данность. Я ценю, что вы доверили мне свою ужасную тайну. Чем я могу быть полезен? Возможно, у вас есть какие-то вопросы ко мне? Могу ли я что-то сказать или сделать, чтобы вам стало легче?

– Я не убийца. Я много раз видела смерть. У нее оставался только один вдох. Самое большее – два.

– Позвольте мне сказать, что я думаю…

Филлис встрепенулась и посмотрела мне прямо в глаза – как будто от моих следующих слов зависела ее жизнь.

– Я думаю о маленькой девочке, о беспомощной, обиженной, слабой девочке, которая вынуждена подчиняться капризам судьбы и других людей. Как трагично, что именно вам пришлось стать свидетельницей последних минут жизни вашей матери. И совершенно естественно, что у вас возникла потребность утвердить свои позиции.

Хотя до конца сеанса оставалось еще двадцать минут, Филлис собрала свои вещи, встала, положила чек на стол, одними губами произнесла «спасибо» и вышла. Больше я ее не видел и ничего о ней не слышал.